- Не они, а я, - сказала Галя. - Саша был совершенно невменяемый. Это я заставила его вызвать "скорую", пусть и было поздно, а сама ушла, оставив дверь открытой. И прямо у парадной столкнулась с Никитой. Ничего ему не сказала, увела в кабак. А там скандал устроила. На всякий случай, для алиби. Обоим, потому что у каждого была причина.
- Все-таки не зря ты кончала театральный институт, хоть актриса из тебя и не вышла, - сказал я.
- Кроме вас, никто Никиту убить не мог, - сказал мне Борис Павлович. Наружное наблюдение точно зафиксировало время, кто когда был в мастерской. Первым вернулся Никита, через полчаса пришли вы - за это время ваш приятель успел сочинить свою лебединую песню. Вы пробыли в мастерской меньше часа, почему мы и пришли к заключению, что Никита был задушен во время сна. С футляром под мышкой вы покинули мастерскую. Было около четырех.
- Блеф! Почему тогда ваше наружное наблюдение не задержало меня вместе с "Данаей"?
- Почему да отчего - до этого мы вот-вот доберемся, - пообещал Борис Павлович. - Саша пришел в мастерскую только в четыре двадцать, Галина Матвеевна - спустя еще пятнадцать минут. Будь наоборот, у нас еще могли быть сомнения в нашей реконструкции, но показаниям Саши - у нас полная вера. Вы первым пришли той ночью в мастерскую.
Борис Павлович не отрываясь смотрел на меня.
- Первой пришла жертва, - уточнил я незнамо зачем. И тут вмешалась Галя.
- Первым пришли вы, - сказала она Борису Павловичу. - Сама видела, как вы выходили из подъезда.
- Вот именно, - хмыкнул я. - Значит, у вас тоже нет алиби.
- Алиби нет ни у кого, - сказал Борис Павлович. - Этой ночью в мастерской побывали все. Я там был еще до возвращения Никиты и, понятно, не один. После Никиты первым пришел Глеб Алексеевич. Никита поставил ему раскладушку, а сам устроился на диване и мгновенно заснул - алкоголь, нервы, Сашино нападение. Да и вы добавили, растаскивая их. Дальше все произошло, как я уже говорил. У нас есть все основания предполагать, что Никита догадался о цели вашего визита.
- Круто берете, начальничек. Облыжное обвинение, основанное сугубо на личной антипатии. Не будучи способны найти настоящего преступника, делаете его из меня. Не имея доказательств и улик, строите обвинение на догадках. В то время как за мной никакого криминала.
- Старая песня. А если моя субъективная антипатия и реальный преступник совпадают? И почему я должен испытывать симпатию к человеку, которого имею все основания подозревать в убийстве? Имеет человек право на антипатию или нет? Хотите знать правду? Поначалу я пытался превозмочь себя, не верил самому себе, собственные подозрения полагал следствием, как вы изволили выразиться, моей к вам антипатии. А потом решил: если самому себе не верить, кому мне тогда верить? Вам? Что же до неопровержимых доказательств, то в таких делах их никогда не бывает. Разве что убийство совершено прилюдно - ну, скажем, во время какой-нибудь бучи.
- Сами признаете: доказательств у вас никаких, - удовлетворенно подытожил я.
- Одно есть, - спокойно сказал Борис Павлович. - Подложное письмо, оставленное Никитой на видном месте, вы заметили, а его собственной предсмертной записки - нет. Не мудрено - даже мы, хоть времени у нас было побольше, чем у вас, обнаружили ее только со второго захода. Тем не менее он ухитрился ее написать. В вашем присутствии. В расчете, что рано или поздно ее обнаружат.
Я смотрел на Бориса Павловича во все глаза, ожидая, что он полезет в карман и, подобно фокуснику, вытащит вещественное доказательство. Но вместо этого он поднялся, подошел к гранатовому автопортрету и развернул его к нам тыльной стороной. Торопливо, наискосок, красным фломастером прямо по холсту было выведено: "Вот и остался один на один со своим убийцей. Увы, не тот, кого ожидал. Умираю не из-за Лены, а из-за "Данаи". И подпись с числом. Даже точное время указал. Все как в аптеке.
О шут гороховый! Когда успел?
Тут я все вспомнил!
- А вдруг он снова ошибся? - сделал я последнюю попытку, - Как он мог догадаться о моих намерениях?
- А это уже вопрос не ко мне. Спросите его самого, если когда-нибудь там повстречаете.
- Прикажете смеяться?
- Смеется тот, кто смеется последним.
Чего ему теперь стыдиться трюизмов и клише, когда он переиграл меня,опираясь исключительно на них! Таким самодовольным я его никогда не видел.
А закончил он, как я и ожидал:
- Глеб Алексеевич Соловьев (это моя фамилия, которую читателю давно бы уже пора знать и запомнить), бывший гражданин России, потом гражданин США, а теперь человек с двойным гражданством, вы арестованы по обвинению в убийстве Егошина Никиты Ивановича.
- И в похищении "Данаи" Рембрандта, - договорил я за него. - Семь бед один ответ.
Вот тут-то меня и ждал сюрприз, самый большой за. все мое сентиментальное путешествие на родину, которой у меня больше нет.
- Нет, в похищении картины Рембрандта вы не обвиняетесь.
- Это еще почему? - обиделся я. - Улик мало?
- Наоборот. Улик предостаточно, прямых и косвенных. Неопровержимые доказательства - свидетельства наружной слежки, стюардессы самолета, вашей соседки по полету, грузинских таможенников - все вас видели и запомнили с футляром в руках. Тем не менее картину Рембрандта вы из мастерской не выносили.
- ???
- Потому что ее там уже не было.
- Где же она?
- Там, где ей быть положено. В Эрмитаже. - И Борис Павлович победно улыбнулся.
- Нет! - снова ляпнул я, как и в первую нашу встречу, когда Борис Павлович взял на понт и заявил, что "Даная" на вернисаже была настоящей.
- На этот раз - да, - сказал Борис Павлович, вспомнив, похоже, тот свой старый розыгрыш. - Злоключения "Данаи" окончены. То ее серной кислотой обливают, то подменяют - черт знает что! Не картина, а мученица! Нам удалось вас слегка опередить, Глеб Алексеевич. С помощью Галины Матвеевны и с вашей же подсказки. Одной из многих. Именно вы посовето'вали произвести обыск у сотрудников реставрационных мастерских. В первую же нашу встречу.
- Проклятие! - вырвалось у меня. - Откуда мне было знать, что вы последуете совету незамедлительно? Думал, пока раскачаетесь...
- Вот-вот: снова недооценка противника. Сами признали. Как говаривал граф Толстой, человек течет, в нем есть все возможности.
- Вы о себе? Это не ваша победа, а мое поражение.
- Ваше поражение и есть моя победа. Да не казните вы себя так! Вы совершили почти идеальное убийство, хотя ваш друг Никита и погиб напрасно. Он бы, несомненно, остался жив, если б вы, придя в мастерскую, чуть внимательнее всмотрелись в картину и поняли - как несколько дней назад в Эрмитаже, - что это не подлинник, а та же самая подделка. Вся беда в том, что времени у вас было в обрез, вы очень торопились, да и какие могли быть сомнения, когда вы видели оригинал Рембрандта в мастерской Никиты всего каких-нибудь два часа назад! Это как раз и были те самые два часа, когда вы с Никитой ушли из мастерской и которых нам хватило, чтоб заменить оригинал копией. А вы второпях подмены не заметили и, убив Никиту, свернули картину в рулон и запихнули в футляр. В тот самый двухметровый футляр, который Никита специально приготовил для холста и успел намозолить им глаза сотрудникам и сторожам Эрмитажа, ходя с ним под мышкой на работу больше года и не вызывая никаких подозрений. В этом футляре он и вынес из Эрмитажа подлинник "Данаи", а вы из его мастерской - копию, полагая, что это оригинал. У вас в руках благодаря вашему росту он не так бросался в глаза. Совсем иначе у вашего малорослого приятеля.