— Спасибо.
Мы попрощались и вышли. Мне пришла в голову странная мысль, что Сара меня ревнует.
— Как вы думаете, почему она ушла в другую комнату? — спросил я Настю на обратном пути. — В прошлый раз она была совершенно другой.
— Я думаю, что она серьезно больна. У нее какое-то страдание в глазах.
Я хотел посмотреть на Настю украдкой и осторожно повернул голову. Настя, смеясь, уже встречала мой взгляд. Я тоже улыбнулся и почувствовал, как краснею.
— У вас замечательная манера краснеть. Это свойственно всем блондинам или рыжим. Знаете, мы можем перейти на «ты», если вы не против. — Она остановилась и подняла утонувший в рукаве указательный палец. — Вы заметили: я при этом совершенно не краснею?
— Я и сам хотел предложить говорить «ты», — соврал я с такой неожиданной горячностью, что Настя снова рассмеялась.
— Правда, что немцы очень церемонны?
— Нет. Не знаю… По крайней мере, не все.
По дороге домой я купил бутылку русской водки. Когда совсем стемнело, я разжег камин, и мы с моим alter ego обсуждали прошедший день. Я подкладывал купленные хозяевами противоестественно гладкие поленья. Каждая клеточка моего голого тела ощущала жар их ровного горения. Вначале огонь ласково их облизывал, но потом поверхность поленьев начинала обугливаться, рождая тянущиеся высоко вверх языки пламени. Прогоревшее дерево рассыпалось под тяжестью новых поленьев и, сопровождаемое тысячами искр, падало сквозь решетку в каминный поддон. Я налил себе водки. Подобно тому, как это делается в романтических сценах с камином, посмотрел сквозь бесцветный бокал на пламя и выпил.
Тогда я впервые пил водку и могу теперь с уверенностью сказать, что она не является тем напитком, который следует смаковать маленькими глотками. Очевидно, русские придают значение не столько вкусу напитка, сколько вызываемому им состоянию. То ли состояние это действительно какое-то особое, то ли общее мое настроение было не таким, как обычно, но этот вечер стал в моей жизни одним из самых упоительных. Из пылающих поленьев я высекал каминными щипцами новые и новые снопы искр. Они пролетали в нескольких сантиметрах от раскрасневшейся и беззащитной моей кожи.
4
Утром следующего дня я делал уборку в массажном кабинете. Кабинет оказался довольно просторным помещением, разделенным за навесками на несколько отсеков. Занавески были белыми, что придавало кабинету больничный вид и начисто лишало слово «массаж» его жизнерадостного облика. Картину дополнял не сильный, но очень характерный запах больничной палаты — тот особый букет, в котором угадываются лекарства, моющие средства и больная человеческая плоть. Окончательное сходство с больницей придавали люминесцентные лампы, мерно гудевшие на низком потолке.
В дальнем углу кабинета стоял стол. На нем лежали аккуратно сложенные бланки с печатью «Герхард Шульц. Лечебные ванны и массаж». Рядом с бланками располагалась фотография Шульца в компании смеющихся старушек. Это была необычная фотография. Две ближайшие к Шульцу старушки полуобнимали его, и в их позах был какой-то странный оттенок, который — если бы не возраст дам — вполне можно было бы определить как похабный. В одной из обнимавших Шульца старушек я узнал покойную фрау Шпац. Как влияли на ее жизнь лечебные ванны?
Я вытащил тряпку из ведра с водой, закрепил ее на швабре и провел первую мокрую полосу по линолеуму, отчего тот стал еще более блестящим. Поверхность, совершенно не пропускающая воды. Мыть ее легко и приятно. Не оборачиваясь, я почувствовал, что за спиной у меня кто-то стоит. Шульц. Это был Шульц, беззвучно вошедший и наблюдавший за моим старательным мытьем.
— Не помешаю?
Я отрицательно покачал головой, и Шульц вошел в один из массажных отсеков. Двумя руками он снял дорогие кожаные туфли, поставил их на тумбочку и по-турецки уселся на кушетке. В его движениях не было ни малейшей небрежности. Я продолжал мыть пол, а справа, словно из ложи обитого белым театра, на меня смотрел Шульц. Я молчал, и Шульц молчал. Я чувствовал, как руки перестают меня слушаться, и кровь приливает к лицу. Мне давно уже надо было выполоскать тряпку, но я был не в силах прервать монотонный ритм скольжения по линолеуму. Наконец, я разогнулся и неоправданно решительным движением снял тряпку с швабры. Наклонясь над ведром, погрузил тряпку в булькающую от выходящего воздуха воду, несколько раз прижал ее к самому дну и отпустил. С безразличием утопленника тряпка медленно всплыла к поверхности. Специалист по лечебным ваннам следил за моими манипуляциями, не произнося ни слова. Когда я отжимал тряпку, между моими красными блестящими пальцами сочилась мутная вода.
— Отдохните, — тихо сказал Шульц.
Отдыхать в присутствии Шульца было предприятием странным, но говорить, что я не устал, мне показалось еще большей нелепостью. Я поставил швабру прямо и облокотился на нее. Это движение, как смутно припоминалось мне, я уже видел в каком-то фильме. Немой фильм о веселой поломойке. Я тоже был нем.
— Отдохните, — повторил Шульц, указав мне на кушетку рядом с собой. — Знаете, что такое расслабляющий массаж? Не знаете. Ну, так я вам покажу.
— Нет, спасибо, — с трудом выговорил я, разглядывая неподобающее сочетание моих джинсов с простыней кушетки. — Я думаю, это дорогое удовольствие.
— Дорогое, — согласился Шульц. — Но вам я его доставлю совершенно бесплатно. Пусть дорогое удовольствие будет для вас просто удовольствием.
Оставаясь в носках, Шульц мягко подошел к письменному столу, снял свой кожаный баварский пиджак и повесил его на спинку стула. Мощный его торс без пиджака выглядел еще внушительнее. Так же основательно, как и все, что он делал прежде, Шульц расстегнул пуговицы на рукавах рубахи. По обилию волос на тыльной стороне ладони я и раньше догадывался, что по этой части природа его не обделила. Но только когда он закатал рукава, я понял, как волосат был этот человек.
— Массажем можно вылечить все — сказал Шульц. — Почти все. Можно почти все выразить: ненависть, преданность, брезгливость. Можно признаться в любви. Это как балет — поэзия движений. Особая философия, согласны?
— Философия трения, — вставил мой мужественный двойник.
— Сводить массаж к трению — все равно, что дирижирование называть маханием. Ни трение, ни даже сила не имеют с массажем ничего общего. Для того чтобы вы изменили ваше мнение, предлагаю начать с массажа ступней, одной из самых тонких форм этого искусства. Так что можете снять ваши кроссовки и лечь на кушетку.
Меня смущала некоторая необычность происходящего, но еще в большей степени я стеснялся запаха своих ног после езды на велосипеде и утренней уборки. Я решил возразить более энергично, но, опередив меня, Шульц встал передо мной на корточки и стал развязывать мне шнурки. Заправским движением он снял поочередно обе моих кроссовки, а затем и носки, которые аккуратно повесил на металлический поручень кушетки. Каменея, я думал о том, что его нос находится прямо у моих ступней. Их запах чувствовался уже вовсю.
— Не стоит носить обувь, в которой ноги не дышат, — сказал Шульц, мягко обняв мои ступни руками.
— Давайте я подготовлюсь к массажу, и мы сделаем его в следующий раз.
— Ложитесь и расслабьтесь. Мне и в голову не приходит упрекать вас в запахе, это естественный запах здорового тела со всеми его выделениями.
Деревянным движением я опустился на кушетку, оказавшуюся довольно жесткой.
— Да расслабьтесь же, лягте всем телом, каждой его точкой! Если хотите знать, этот запах мне даже нравится. Он гораздо приятнее того медицинского амбре, которое распространяет моя полуживая клиентура.
Обеими руками Шульц взял мою левую ногу и без всякого видимого усилия стал ее разминать. Поглаживая внешнюю сторону стопы одной рукой, большим пальцем другой руки он медленно надавливал на пятку.
— Ступня человека — это как панель управления в автомобиле, — говорил Шульц тихим голосом. — Здесь есть рычаг к каждому органу. Сейчас мы массируем пятку: она связана с тазобедренной областью. Точка чуть дальше, у края ступни, — с позвоночником. Впрочем, позвоночник лучше массировать непосредственно, чувствуя каждый его диск.