— Нам известно, что оба мертвеца — и Адольф Олсен и Хайнц Франц Томас — умерли от осколочных ранений. Кто-то бросил в люк гранату.
— Я не бросал, — вздохнул Шурали.
— Ты стоял рядом и корректировал огонь, — борода Затычки теперь походила на обозленного дикобраза. — Никто не мог подойти к машине, минуя тебя.
— Я смотрел в окуляры бинокля. Видел подвиг отважного воинства, совершенный во имя Аллаха, да будет он прославлен в веках!
— Пушту прикидывается тупым, — проговорила черноглазая иудейка. — Но на самом деле он не так прост. Позволь мне…
— Молчи, женщина! — рявкнул Затычка. — Тебе бы только убивать!
— Я убью любого. Кого прикажешь, — ответила женщина, и русский евнух Затычки дрогнул, когда она передернула затвор автомата.
Они говорили друг с другом на языке иудеев, стараясь соблюсти видимость интимности, и не ведали о том, что майор Абрамс обучил Шурали и этому языку.
— Как же ты мог видеть подвиг славного воинства, если, по твоим словам, всё заволокло белым дымом? — спросил Фархат.
— Аллах сподобил меня видеть многочисленные смерти неверных.
Шурали опустил глаза и втянул голову в плечи.
— Он боится тебя, достопочтенный Абу Маариф, — хмыкнул Фархат.
— Он лжет, — проговорила черноглазая женщина на языке иудеев.
— Пусть уходит, — сказал Затычка. — Аллах рассудит…
— Да прославится его имя! — Фархат воздел руки к потолку.
Слуга вывел Шурали в соседний зал. А там молодые йеменцы уже затеяли свою любимую игру. Один из них с неимоверной быстротой перемещал по плоскому листу фанеры три пластиковых стаканчика. Другие йеменцы наперебой угадывали, под каким из них находится почерневший грецкий орех. Воздух в помещении был спертым. Шурали сдёрнул с головы арафатку и вытер ею лицо. Мучительно хотелось выйти наружу. Лучше смрад горящих покрышек, чем сладковатый душок анаши, щедро сдобренный запахами крысиного кала. Лучше лающая брань Ибрагима Абдулы, чем алчные, отуманенные травой и азартом очи йеменских наёмников Затычки.
— Постой! — кто-то схватил его за рукав. Знакомое слово, произнесенное на чужом языке, заставило Шурали обернуться.
Русский прислужник Затычки, спрятав лицо в поднятый воротник робы, тянул его назад.
— Послушай! — сказал он. — Слушай же!
Шурали повиновался, сделал шаг назад. Теперь он снова стоял на пороге командирской опочивальни и мог слышать всё, что говорилось в ней.
— Мне не нравится Ибрагим Абдула, — проговорил Фархат. — Что суть разум? Разум суть то, с помощью чего можно контролировать эмоции и животные инстинкты. Ибрагим Абдула не может контролировать их. Он обрил голову, отрастил бороду и не расчесывает её. Ибрагим Абдула смердит, как шакал. Нет, он не разумный человек и способен на многое.
— Он русский, а русских не переделать. Я навидался их в чеченскую войну. Даже приняв ислам, они остаются верны распятому, — проговорил Затычка. — Их можно использовать, как мясо свиней для затыкания дыр при наступлении. Но если кому-то из них удастся выжить — наш долг самим позаботиться об их судьбе.
Шурали глянул на слугу Затычки.
— Как имя? — она старался как мог, выговаривая слова пока не до конца освоенного им языка. — Твоё имя?
— Иван Удодов, — был ответ. — Другого имени у меня нет.
— Русский…
— Да.
— Нет Бога, кроме Бога, и Магомет пророк его, — эти слова Шурали произнёс на арабском языке.
Русский молчал, по-прежнему пряча усталое лицо в воротнике, но Шурали знал: он услышан и понят. Ответ прозвучал по-русски. Может быть, слуга просто боялся, что его услышит одна из наложниц Затычки?
— Нет. Я не принимал вашей веры. Абу Маариф аль-Эфвэ нанял меня. Просто нанял и всё.
— Что значит на вашем зыке слово «нанял»? — спросил Шурали.
— Ты разговаривал с Удодовым? — отозвался Ибрагим Абдула. — С гаремным рабом? Затычка не нанял его. Сволочь врёт. Он работает за еду.
С немалым риском они забрались на верхний из уцелевших этажей многоэтажки. Под их ногами бугрилось море руин. Нет, оно совсем не было бескрайним. Тут и там серую массу пепла и щебня разбавляли зелёные лоскутья уцелевших скверов. А на горизонте, с западной стороны, щетинился множеством антенн и блистал оконными стеклами один из уцелевших кварталов Халеба. С другой стороны, в паре миль от них, воткнулись в небо несколько дымных столбов. Русский смотрел на дымящиеся руины квартала Аль-Фарафра.
— Завтра снова в бой, — не отставал Шурали. — Абу Маариф аль-Эфвэ сказал, что в на соседней улице засели неверные. И на этот раз нам с тобой не отсидеться в группе прикрытия. Придётся идти на штурм вместе со всеми. — На всё воля Аллаха, да прославится его имя в веках!