— Нужны патроны, женщина, — сказал Шурали, оборачиваясь к иудейке. — Патроны в железных ящиках. Ящики в БПМ.
— Поняла! — отозвалась та. — Я сейчас!
Её фигура скрылась в дыму. Шурали обернулся к Фархату. Тот лежал на боку, томно уставясь в пространство поверх головы Шурали. Итак, ещё тридцать патронов. Шурали взял в руки следующий рожок и продолжил работу. Краем глаза он видел, как дергаются ноги Фархата. Обутые в грубую солдатскую обувь ступни его ворошили пыльный щебень. Сам он лежал в кровавой луже, которая становилась всё шире. И штанины его, и наколенники влажно блестели. Разве дорезать мерзавца? Ранение в живот — не шутка. Всё равно издохнет. Шурали отложил в сторону полностью снаряженный рожок и взял в руки следующий. Нет, сейчас недосуг. Есть дела поважнее, а Фархата можно доверить воле Аллаха. Пусть пока мучается. Пения гурий ему всё равно не услышать.
К нему приползла наложница Затычки. Её тело извивалось по твёрдому щебню подобно змеиному. Наверное, острые камушки впиваются в её нежный живот, но она терпит, не кривит красивого рта. Где-то потеряла хиджаб, а длинные, черные с заметной сединой косы закрутила вокруг шеи. Наверное, трудно женщине на войне с такими пышными волосами — ни благовоний, ни должного ухода в разрушенном городе не добыть. А ей ведь хочется быть красивой. Наверное, хочется быть желанной, но тут, в боевой обстановке, её используют по-другому. Во славу Аллаха рожок был снаряжен и Шурали взял в руки следующий.
— Ну же, быстрей, женщина!
Она встала на четвереньки. Так ей удавалось перемещаться быстрее. Но длинная автоматная очередь снова уложила её на живот. Наконец, она оказалась на расстоянии вытянутой руки и Шурали принял у неё железный ящик. Он оказался слишком тяжёл — не менее двадцати килограмм. Наверное, поэтому женщина так устала. Она замерла, лёжа на животе, уткнувшись лицом в щебень. Спина её и бока тяжело вздымались. Шурали открыл ящик и принялся снаряжать очередной рожок. Над улицей трещали и грохотали автоматные и пулемётные очереди. На такой близкой дистанции звуки стрельбы уже не напоминали шлепки пощёчин и стук кастаньет. Звуки боя сливались в одну какофонию, оглушительную и непрерывную. Рожок был уже наполовину полон, когда хлопнул первый минный разрыв. Омерзительнейший из звуков преисподней — скрежещущий звон железных осколков — заставил их обоих уткнуться лицами в щебень.
— Иди же в укрытие! — крикнул Шурали. — Залезай под лоджию. Укройся за телом йеменца!
— Меня зовут Алисон, — сказала женщина.
Шурали продолжал снаряжать рожок патронами. Ноги Фархата снова оказались в поле его зрения, но теперь они не двигались. Верхняя же часть его тела была обильно присыпана щебнем. Разгрести, посмотреть, жив ли? Недосуг! Шурали уже закончил снаряжать последний рожок, щелкнул затвором, облил свинцом кучу щебня в том месте, где предположительно находились голова и плечи Фархата.
— О, Аллах! Да прославится имя твоё! — проговорил он.
— Воистину! — рявкнул русский из своего укрытия.
Иудейка кивнула. Рация на её плече шипела и перхала возбуждённым голосом Затычки. Командир сообщил своей женщине о потерях, особое внимание уделив выжившим после резни канадцам. По его словам выходило так, что «канадские хохлы» и их русский товарищ пали первыми. Шурали ещё раз оглядел мёртвое тело Фар-хата и на этот раз поверил своему командиру.
— Мы не оставляем своих раненных, — серьёзно проговорила она. — А теперь за мной! Нам надо присоединиться к командиру!
Остатки бригады Затычки, все немногие, кто выжил, сбились тесной кучкой в подъезде многоэтажки. Тут были обе женщины — простоволосые, с обнаженными, покрытыми ссадинами руками, они скалили жемчужные зубы, которые казались особенно яркими на покрытых свежей копотью лицах. Остальных оказалось непросто и узнать, так запылены, так искажены усталостью и отчаянием были их лица. Все оконные проёмы в их убежище зияли пустотой — остекление вынесло вместе с рамами. Зато хорошо была видна запаркованная на изуродованном газоне техника. Пока ни один транспорт не пострадал. Другое дело — люди. Бригада снова понесла чувствительные потери.