– Господи, какая разница, что у каких козлов длиннее! – разозлился Береславский. – Дело же в идее, сравнительный анализ – мощная штука.
– Нет-нет, идея хорошая, – примирительно сказала Даша. – Кстати, проигравший козел идет в наш автобус.
Через минуту Никифоров вошел в салон и сел недалеко от Даши.
– Дашк, поболтаем? – предложил он Лесной.
– Почему нет? – снова удивила Береславского Даша, быстро перебравшись на местечко рядом с Кефиром. При этом лицо ее сохраняло прежнее брезгливое выражение, что еще более поразило Ефима Аркадьевича, ранее считавшего себя знатоком женской психологии.
Он отвернулся от девушки, не выдержавшей в его глазах нравственных испытаний. И стал смотреть в окно.
Самое забавное, что район этот он знал как свои пять пальцев. Именно к седьмому причалу ошвартовался красавец паром «Ильич» в… дай Бог памяти, каком же году? Не важно. Важно лишь то, что было это больше десяти лет назад. И еще – что это был первый выезд дикого и непуганого Ефима Береславского за «железный занавес».
Раньше его даже в Болгарию не пускали, вот такой он был секретный человек.
(Шутка. Человек он был вовсе не секретный. Это страна такая была секретная, что население целых заводов, а то и городов давало соответствующим органам соответствующую подписку. О неразглашении. А следовательно – о непокидании Родины. Ибо покинувшие частенько возвращаться не хотели, а на данную когда-то подписку просто переставали обращать внимание.)
И вдруг позвонил старый приятель, замечательный хирург-проктолог Илья Сергеевич Шелудько (Ефим много к тому времени писал на медицинские темы для научно-популярных журналов), умный и веселый хохол, все давно объездивший и повидавший. И сказал, что готовится целевое путешествие, на три дня, в шведскую компанию, занимающуюся безоперационным – лазерным – лечением геморроя и трещин заднего прохода. И, если Ефим хочет, он, Илья, готов переговорить со шведами об оплате проезда известного российского журналиста.
– Конечно, хочу! – заорал в трубку Береславский. – Еще как хочу! – И вдруг до него дошло, что злополучную «форму секретности» с него никто не снимал. – Да ведь не пустят меня, Илюха, – со вздохом понизил он градус оптимизма.
– Сейчас ничего нельзя сказать наперед, – утешил его хирург. – У них там все сикось-накось. Да и к тому же сколько ты уже не работаешь в своем НИИ?
– Два года, – печально сказал Ефим. – А надо то ли три, то ли вообще пять.
– Давай так, – рассудил мудрый доктор. – Наше дело попробовать, а там – как карта ляжет.
– Хорошо, – согласился Береславский, не слишком надеясь на благополучный расклад карты.
И – ошибся. То ли соответствующим службам стало не до таких, как он, жертв секретности, то ли там действительно появились более умные люди, но загранпаспорт – служебный! – ему выдали в одно касание (учреждение Ильи оформило с ним временный договор), а шведы с удовольствием оплатили поездку, благо тогда она практически ничего не стоила. Более того, ему еще дали тридцать пять долларов командировочных! Почему именно тридцать пять? Да кто ж его знает! А спрашивать Ефим не собирался: вдруг их выдали по ошибке и теперь решат эту ошибку исправить?
(Для сравнения надо указать, что месячная зарплата Ефима-журналиста составляла восемь долларов. Конечно, он жил на другие деньги, постоянно подрабатывая написанием рекламных слоганов и листовок. Но все равно получить четырехмесячную зарплату в придачу к халявной поездке – поди плохо?)
«А ведь я и сейчас прибыл в Стокгольм так же, – вдруг сообразил он. – Разве что без опасений за выезд и с увеличенными командировочными». Тысячу «зеленых» ему отсчитали прямо на теплоходе.
Автобус задрожал от включенного двигателя, зашипел воздух в надголовных вентиляторах, зажурчала речь занявшей свое место женщины-гида. Но Ефим этого не слышал. Упершись лбом в стекло, он, как на машине времени, переместился на десять лет назад.
Вот магазин, где продавались спортивные английские «лотусы». Здесь и сейчас автошоп, только в окнах-витринах – «ауди»-«тэтэшки» и маленькие «бимеры» Z-серии. Дальше длинная улица с кирпичными стенами без окон – пакгаузы. Потом пустырь с грязными, запыленными кустами. Здесь они с Ильей, с трудом доперев пешкарем из центра города, писали. С ударением на первом слоге. Потому что собственными руками отдать в платном сортире за отправление малой естественной потребности четверть месячной зарплаты – это было уже слишком. Лучше ждать, пока само рассосется. Или, если невмоготу, пробежать четыре километра от города до вот этого пустыря.