Минут десять о деле не было сказано ни слова. Лишь утолив первый голод, Муса начал разговор:
– Что бы ты хотел знать, Семен?
– Кто убил Сашку Болховитинова? – не надеясь на успех, на всякий случай спросил Мильштейн.
– Ноль информации, – спокойно ответил Шамаев. – Из газеты узнал.
– Кто дал заказ Костоеву?
– Не знаю.
На этот раз Семен не удовлетворился ответом.
– Он из твоего тейпа, Муса, – вежливо, но настойчиво сказал Мильштейн.
– У нас очень большой тейп, – задумчиво отозвался Шамаев, теребя голый подбородок. «Привычка осталась с тех пор, когда бороду носил», – подумал Семен.
– Он хотел взорвать самолет, – произнес представитель «Четверки». – А в самолете тоже летел мой друг. Больше у меня друзей нет. Так что сам понимаешь…
– Понимаю, – согласился Шамаев. – Кроме твоего друга, в самолете было еще сто человек. Нам такие фейерверки ни к чему. С чеченским-то следом.
– Пока никакого следа нет, – равнодушно сказал Мильштейн. – Пока мы разбираемся сами.
– Это угроза? – осведомился Шамаев.
– Господи, – усмехнулся Семен, – нет, конечно. Это не угроза. Просто я должен убедиться, работают против нас чечены или нет.
– И если – да?
– Мы слишком маленькие воевать с вами, – улыбнулся Мильштейн. «Какая неприятная улыбка», – отметил про себя многое повидавший в этой жизни Шамаев. А вслух сказал:
– Понятно. Подключите государство?
– Оно само подключится, – перестал улыбаться Семен. – Если это единичный отморозок и если его цель – Агуреев, то это только наше частное дело. А если нет – сам понимаешь. К тому же взрывать самолеты идеологически неправильно. Все равно что дома.
– Еще неизвестно, кто взорвал дома! – оскалился Шамаев.
– Зато известно, кто хотел взорвать самолет, – спокойно сказал Мильштейн. – Твой родственник Костоев. И мне очень нужен заказчик. – Семен, перегнувшись через стол, передал Шамаеву бумажку с именами подельников, полученными от Костоева.
– Я не могу сдать чеченцев, – глухо сказал собеседник.
– Можно забыть про исполнителей, – не стал спорить Мильштейн. – Мне нужен заказчик.
– Послушай, они его сами не знают. Посредник был иностранец. Три недели назад. Треть суммы отдал авансом.
– Это сколько будет? – уточнил Семен.
– Всего – сто пятьдесят тысяч. Аванс – полтинник баксов, – быстро заговорил Шамаев, неправильно восприняв интерес Мильштейна. – Может, договоримся? В конце концов, никто, слава Аллаху, не погиб. Мы возвращаем вам «зелень», вы отдаете нам Асхата. Клянусь Аллахом, больше эти люди самолеты взрывать не будут, – пообещал он. – Я их вообще отсюда выставлю, чтоб не отсвечивали.
– А заказчик? – спросил Мильштейн.
– Его не найти! – убежденно ответил Шамаев. – Он же видел, что самолет долетел нормально. А может, сам в аэропорту контролировал.
– Может, – согласился Мильштейн.
– Ну так что – договоримся?
– Нет.
– Почему – нет? – на глазах терял терпение Шамаев (все-таки кто он, Шамаев, и кто этот недомерок напротив?). – Это не наша инициатива была. Это – отморозки. Мы с ними сами разберемся. Почему – нет? Ты мне – Асхата, я тебе – деньги.
– Нет у меня Асхата.
– А где он? – угрожающе нахмурился Шамаев.
– Умер.
– Почему умер?
– Не знаю, – равнодушно ответил Мильштейн. – Может, потому что я ему руку отпилил.
– Сволочь! – вскочил Шамаев. Одновременно вскочили еще двое, ожидая дальнейших приказаний.
– Остынь, Муса, – сказал Семен, закладывая в рот пучок свежей зелени. – Ты же на мушке!
Шамаев и сам уже видел – благо вокруг висели дешевые зеркала, – как по его лбу заплясала красная метка лазерного целеуказателя.
– Что с моими людьми на улице? – сдавленно спросил он. – Там мой брат.
– Думаю, жив твой брат, – равнодушно ответил Семен, дожевывая лист салата. – Если только сам не напросился.
– Сволочь! – прошипел чеченец. – У тебя что – две жизни?
– Ну хватит, – проглотил наконец последний кусок Мильштейн. – Ты сколько лет в Москве уже трудишься?
– Шесть, – машинально ответил Шамаев.
– Хорошая квартира на Каляевской, хорошая жена, хорошие дочки, в музыкалку ходят, – медленно перечислял Мильштейн. – Тебе нужны перемены? Помнишь своего тезку, Мусу? Он, правда, без языка, но в таком деле язык и не нужен.
Шамаев побелел как полотно. Минуту простоял молча. Потом спросил, с трудом сдерживая клокочущий внутри гнев и желание убивать сейчас же, немедленно:
– Ты способен тронуть детей?