— С Ольгой Порфирьевной у вдовы хорошие отношения?
— Они держатся как задушевные подруги, но на самом деле она Ольгу Порфирьевну терпеть не может. Это общество ее старит. Еще вопросы есть?
Фомин закрыл блокнот и достал из кармана пачку сигарет.
— Закурим?
— Я не курю.
— Правильно делаешь. — Фомин чиркнул зажигалкой, затянулся. — Слушай, Володька, сколько же лет мы с тобой не виделись?
— Через месяц, когда моя Танька сдаст экзамены, исполнится ровно восемь.
— Надо бы встретиться, потрепаться. Расскажешь, как ты тут жил все эти годы.
Володя смешливо покрутил головой.
— Нет уж, давай условимся рассказывать про эти годы по очереди. Немного я, потом немного ты, потом опять немного я… Согласен?
— Чудишь ты, Володька. — Фомин натянуто улыбнулся. — Какие-то дурацкие условия ставишь.
Киселев надул щеки и по-мальчишечьи прыснул:
— Слушай, Фома, а ведь ты меня заподозрил!
— Нет, ты совсем спятил! — возмутился Фомин.
— Честное слово, заподозрил! — с удовольствием повторял Киселев. — В расследовании этой кражи ты, Фома, главное — остерегайся идти по шаблону. У людей твоей профессии, как я замечал, есть склонность к шаблону. Шаблон — злейший враг науки, искусства и твоего ремесла тоже, поверь! Похожее не значит одинаковое. Подумай над этим изречением!
Фомин выразительно покрутил пальцем у виска:
— Ты, Кисель, как я убедился, имеешь привычку выносить суждения по множеству вопросов, не заботясь о мало-мальски подходящих доказательствах. Например, только что с умным видом пустился рассуждать о шаблоне. Среди преступников не так-то много встречается таких, которые находят оригинальные пути. В преступлениях, напротив, употребляется шаблон, и при расследовании полезно прикинуть, какой шаблон мог быть использован в данном случае.
— Например? — заинтересовался Володя.
— Например, знаток искусства вступил в контакт со знатоком иного сорта. Один разбирается в живописи, а другой — в том, как проникнуть в запертое, но плохо охраняемое помещение.
— Но ведь вы не обнаружили следов взлома! — вскричал Володя.
— Обнаружили или не обнаружили— об этом еще говорить рано. — Фомин нарочно темнил. — А теперь спасибо тебе за ценные сведения, можешь быть свободным и не сочти за труд сказать тете Дене, чтобы она зашла ко мне.
Оставшись один, следователь слегка выдвинул верхний ящик письменного стола и увидел четвертушку ватмана. На ней тушью, затейливым шрифтом было выведено: «Таисия Кубрина», и чуть ниже — виньетка.
— Вот оно что! — сказал Фомин самому себе и задвинул ящик.
Дверь отворилась, вошла старуха в низко повязанном черном платке.
— Ольга Порфирьевна велели передать… Они уехали с Верой Брониславовной и сегодня на работе не будут.
«Вот это оперативность!» — подумал Фомин.
— А ты чей же? — спросила тетя Дена, усевшись напротив следователя. — Не внук ли Фомина Ивана Степаныча?
IV
За исключением Киселева, весь крохотный штат музея оказался женским. Фомин уловил, что Ольгу Порфирьевну тут недолюбливают за строгость и будут рады, когда она наконец уйдет на пенсию, а ее место займет Володя
Киселев.
— Уж такой он добрый, со всеми уважительный!
Известно, что женщины обычно бывают наблюдательней мужчин, памятливей на всякие мелочи. А в провинции вообще наблюдательность развита сильнее, чем в больших шумных городах. Про московских художников и про владельца синего «Москвича» Фомин получил в музее весьма обширную информацию.
В тройке художников за главного считается Юра, у него борода цвета пеньки. Юра посетил музей только один раз. Прямиком поднялся в зал Пушкова, постоял перед знаменитым портретом и больше никуда не заглядывал, ушел. Было это еще зимой. Очевидно, руководитель халтурной бригады приезжал заключать договор.
В конце апреля в музее появился художник с рыжей бородой, его зовут Саша. Копию с портрета девушки в турецкой шали писал он. Рыжий Саша работал в музее целую неделю. Когда стоял за мольбертом, разговаривал вслух сам с собой. В таких разговорах отзывался о самом себе очень плохо, попросту говоря — ругал себя последними словами. Бросит кисть и пойдет бродить по музею, вроде что-то потерял. Словом, на сотрудниц музея Саша произвел впечатление немного чокнутого.
За ним несколько раз заходил чернобородый Толя, он в бригаде художников за младшего, подай-принеси. На нем все покупки. Черный Толя уже как свой во всех путятинских продовольственных магазинах. Универмаг не посещает. На промтовары у бородачей, как видно, денег нет. Они вообще живут экономно, не пьют, даже не ходят обедать в ресторан, черный Толя варит обед на электрической плитке. Он сам об этом рассказывал. Толя парень вежливый, всегда здоровается, где бы ни встретился, только взял себе привычку и в булочной, и в молочном, и в овощном брать все без очереди. Но этим и местные мужчины отличаются, не только москвичи.
— Работая в музее, художник уносил копию каждый раз с собой или оставлял? — интересовался Фомин.
— Он ее в угол ставил и завешивал тряпкой. Только один раз было — унес. Он в тот день очень злился, прямо перекосило всего.
Фомин установил, что, закончив работу над копией, рыжий Саша больше в музее не появлялся. Он теперь вместе с теми двумя что-то малюет в кафе. Там стена сплошь стеклянная, с улицы все видно. Как-то у художников видели Таньку, сестру Володи Киселева. Сотрудницы музея обсудили этот факт между собой и решили, что хотя б и сплетня, а старшему брату знать надо, ведь он у Таньки и за отца, и за мать. О чем Володя с ней после говорил, в музее не спрашивали, но Танька больше в кафе не бегает. И слава богу. Ничему хорошему ее бородачи не научат.
Владелец синего «Москвича» произвел в музее впечатление интеллигентного человека. Приезжие обычно осматривают только зал Пушкова, что является для музея обидой. А этот обстоятельно прошел по всем залам, интересовался и природными богатствами, и историей Путятинской мануфактуры, и знаменитой стачкой. Поспорив, женщины установили, что владелец синего «Москвича» побывал в музее не один раз, а два. Номер машины женщины не запомнили.
Закончив опрос сотрудников, Фомин пошел звонить по телефону своему начальству. Дело о краже из музея оказалось не пустяковым.
Кабинет хозяина Путятинской мануфактуры и рядом комната для конторщиков были расположены таким образом, чтобы мануфактурный дух не проникал в апартаменты. Пройдя двором и поднявшись по лестнице, Фомин по застекленной галерее добрался до кабинета. Здесь все сохранилось в том виде, в каком оставил свое святилище сбежавший за границу Кубрин. Кожаные кресла, кожаный диван, книжные шкафы с резными колонками, письменный стол с львиными мордами на дверцах. Сыщик-эрудит определил бы в убранстве кабинета стиль, который в России предшествовал вторжению деловой мебели шведского производства. Но Фомин, как правильно заметил его бывший одноклассник, не был еще эрудитом. Читать он не любил с детства, поэтому его не интересовали книжные шкафы, сквозь зеркальные стекла которых просвечивало золотое тиснение на корешках.
Поговорив со своим начальством, Фомин подумал немного и позвонил в приемную председателя горсовета.
Секретарша председателя бойко ответила, что товарищ Колосков действительно принимал сегодня утром вдову художника Пушкова. Именно с ней он и укатил неожиданно на родину Пушкова, в деревню Нелюшку. Вряд ли он сможет обернуться с такой поездкой до конца рабочего дня, хотя туда теперь хорошая дорога, асфальт. А между тем ему все время звонят, у него сегодня по плану два важных совещания, и никто не может понять, что с ним случилось.
— Может быть, его упросила вдова Пушкова? — осторожно осведомился Фомин. Он догадывался, что поездка в Нелюшку придумана Ольгой Порфирьевной. Ловкая особа, ничего не скажешь.
— Да нет, что вы!— затараторила секретарша.— Вера Брониславовна приходила к нам совсем по другому вопросу. Она возражает против использования копии с картины покойного мужа для оформления кафе. Ни в коем случае! Товарищ Колосков при ней вызвал к себе отдел торговли и отдел культуры.