Тараш тронул коня.
— Куда же ты? — обратился к нему старик. — Или не веришь нам?
— У меня такое важное дело, что я должен во что бы то ни стало добраться до Зугдиди.
— Не пробуй, заклинаю тебя матерью! Никогда еще не бывал Ингур таким злобным. Я в отцы тебе гожусь, послушай же меня, вернись.
Тараш продолжал путь. Молодые погнались за ним, спросили его фамилию. Когда узнали, что он — Эмхвари, старик сказал им:
— Оставьте его, он такой породы, что сам господь бог не сможет его вернуть.
Единственная мысль владела Тарашем: «Если в книге судеб осталась хоть искра света для меня, то я этой ночью переплыву Ингур».
Еще один день хочет вырвать Тараш у провидения, один день жизни… Любовь Тамар стоит того…
Стал вспоминать: переплывал ли кто-либо Ингур в апреле?
Вамех Анчабадзе утонул, но ведь Кац Звамбая переплывал не раз. Вспомнил, как в прошлом году старый Кац подбадривал его и Арзакана молодецким гиканьем и возгласами. Да не только Кац одолевал Ингур. И Гвандж Апакидзе, и Мачагва Эшба, и Шергил Дадиани не смотрели на время года.
В памяти Тараша возникли имена прославленных своим мастерством и удалью наездников, о которых слышал с детства: Эрамхут Эмхвари, Дзики Шерваншидзе, Бондо Чиковани, Теймураз Бенделия, Кегва Жваниа… Он почувствовал новый прилив мужества и перевел коня на галоп.
Вот он, Ингур!
За Рухской крепостью поднялась луна, желто-пурпурная, как шафран, и разлила над рекой свой таинственный свет.
В крови Тараша вспыхнуло бесстрашие наездников и воинов; он вытянул Арабиа плетью и подскакал к будке паромщика. Постучался ручкой нагайки.
— Гей, хозяин!
— Кто там? — послышалось из будки.
— Гость! — ответил Тараш.
Заскрипела дверь, и выглянул великан в накинутом на плечи кожухе.
— Паром работает? — спросил Тараш, хотя порванная цепь валялась тут же.
— Паром приказал долго жить, — ответил великан.
Тарашу стало стыдно своего бессмысленного вопроса.
— Я думал, что, может быть, паром на том берегу, — объяснил он. И признался себе, что постучался в будку только потому, что перед лицом предстоящих испытаний захотелось увидеть человеческое лицо, услышать человеческий голос.
— Гляньте на реку, берега-то не видать! — говорит паромщик. Он предложил Тарашу сойти с коня и переночевать в сторожке.
— Сегодня какой-то Ваханиа перебрался на ту сторону, но это было еще до захода солнца. Дождитесь рассвета и тогда попытайте счастья. Если спешите на скачки, то они начнутся лишь послезавтра.
— Нет, у меня дело поважнее скачек, — ответил Тараш, поворачивая лошадь.
Встревоженный паромщик шагнул вперед и ухватил повод.
— Не безумствуй, юноша! В такое время самому дьяволу не переплыть Ингур. В позапрошлом году удалось одному старику с сыном, но та весна была не такая многоводная.
— Ничего, как-нибудь проскочу, — сказал Тараш.
— Я тебя прошу, вернись, — убеждал паромщик.
Тараш поглядел на реку. С ревом неслась она к Черному морю, взъерошенная, как тигрица, у которой только что отняли детенышей.
«Если молитвы моей матери что-нибудь значили в этом мире, то сегодня буду на том берегу», — решил Тараш. А завтра он увидит Тамар. Она не должна погибнуть!
Здесь, на этом берегу бурного потока, останется его безвольная, путаная, никчемная жизнь. И начнется жизнь, полная деятельности, ибо в начале «было дело», а не слово.
Тот, другой берег, освещенный дальним отблеском лунного света, даже не походил на землю, а скорее на громадный смарагд. Такое же чистое, лазурное будущее ожидало там Тараша Эмхвари.
Грозный гул стоял над рекой; казалось, Ингур вызывал Эмхвари на поединок.
И вдруг мозг Тараша прожгли раскаленные слова: «Именем отца, сына и святого духа проклинаю Эмхвари! Да исполнится над ним проклятие сто восьмого псалма! Ибо Эмхвари отступил от церкви и примкнул к сатане».
«Вздор! — мысленно отмахнулся Тараш. — Кого может сейчас взволновать бессильное шипенье злобного старца — в наше время, когда не осталось в мире ни бога, ни сатаны?..»
— Вздор! — громко повторил Тараш.
Раздался цокот подков по камням. Сперва коварный Ингур покорно расступился перед всадником, точно расстелил ему покорно атласный ковер. Как только что вынутая из кипятка шелковая прядь, блестела перекатываясь речная волна. И так ласково колыхались прибрежные волны, словно впереди не ревел бешено мчавшийся поток, сверкающий нестерпимым зеркальным блеском.
Глаза Тамар тонули в зеркале — синие как небо, синие как море…
Тараш взмахнул нагайкой и бросил коня в самое сердце пучины, чтобы вырвать еще один день жизни из жадных рук судьбы.