…Наступает щедрая осень.
Янтарем и пурпуром убраны поля, виноградники, огороды, деревья.
Кац Звамбая велит кормилице готовить кушанья из кукурузной и пшеничной муки, из чечевицы. Раскладывает их на длинном деревянном подносе, снимает шапку и возносит благодарение Джаджи — богу плодородия.
Уже и новый год на носу. Дети в радостном нетерпении. Какими нескончаемо длинными кажутся им короткие декабрьские дни.
Новый год! Кормилица печет пирог с начинкой. По одну сторону стола усаживаются кормилица с Дзабули, по другую — Арзакан с отцом. Тараш сидит на почетном месте.
Самый подрумяненный хлебец — для Тараша. Лучшие куски курицы — Тарашу.
Арзакан дуется, но молчит.
В очаг бросаются стебельки густо разросшегося плюща. Все ждут, когда веточка переломится в огне. Назначено место пробега Дзабули и Арзакана. Как только стебель переломится, одну половинку схватывает Арзакан, другую — Дзабули. Они выбегали из разных дверей и пускаются во всю прыть вокруг дома. Прибежавший раньше запирает дверь и не впускает отставшего.
После обеда кормилица лепит «кир-кару» — маленькие печенья, изображающие гроздья винограда, жернова ручной мельницы, лопаты, цепи, свиней, цесарок. Выпеченную из теста наседку прокалывают куриным пером. При этом все поют:
Белая курочка, курочка, Дана ты нам богом самим, Снеси нам яичек две тысячи, И только одно — другим.Скоро и «Мирсоба» постучит в ворота, Кац Звамбая берет борова за задние ноги, обводит его на передних вокруг очага, чтобы потом заколоть.
Чурек испечен. Кац Звамбая берет чурек и бормочет: «Всевышний — Жини Антари, владыка-победитель!»
Крошки после ужина бережно собираются.
Рано утром Тараш и Арзакан высыпают их совам и воронам на угощенье.
Во время сильной засухи Кац Звамбая с соседом отбирают двух бычков и ведут в установленный день в Окуми.
За ними — вереница мужчин, юношей. Каждый несет чурек и вино.
Ломкац Эсванджиа тянет бычка за веревку, снимает шапку и молится богу Афи:
«Повелитель грома и молнии, владыка дождей, ливней и снегов, помилуй нас!
Зной иссушил всходы наши зеленые, солнце пожгло наши пастбища, жара и насекомые истребили скотину…
Вели же, повелитель грома и молнии, облакам двинуться ратью на небо!
Прикажи грому, владыка дождей и снегов, по небу пронестись грохотом! Вели молниям рассечь моря и небеса! Пошли ливни и дожди! Пусть ниспадут над зелеными нашими всходами! Помилуй нас, господи, и спаси!»
Все стоят коленопреклоненные и, сняв шапки, восклицают: «Аминь!»
Затем закалывают бычков. Едят шашлыки, пьют вино, поют молитвы в честь бога Афи.
Наступает пора «Ловли козы».
Этот праздник устраивался в день солнцеворота.
Кац берет в руки хлебец и заклинает: «Великие боги!..»
Со вторым хлебцем обращается к Алишкинтири, песьему богу: «Пошли мне удачу на собак, вырасти мне добрых псов!»
С третьим — к Антару, богу скотины: «Антар, милости и щедрости твои ниспошли! Из всех молящихся первым меня награди!»
…Но недолго был Тараш в плену детских грез. Разбежались древние боги. Не верит он уже ни в Антара, ни в Джаджи, ни в Мизитху, ни в Алишкинтири — песьего бога… Другие идолы заселили его капище.
Знаменитые ученые владеют теперь помыслами Тараша.
Он следует за ними по пятам, переезжая из города в город, меняя университеты. Ученые, стяжавшие мировое имя, казались ему сверхчеловеками.
Мечтал он и о славе модных писателей, благоденствовавших в собственных виллах. Но постепенно у него выработался вкус. Он изучил жизнь великих мастеров слова, влачивших свои дни в нужде и одиночестве. Он болел душой за увенчанных славой после смерти.
Затем литературу сменила музыка. С вечной жаждой Тантала скитался Тараш по концертам, мечтал стать пианистом, органистом, не пропускал ни одной оперы.
В Риме, во Флоренции, в Лувре, в Британском музее знакомился с бессмертными произведениями искусства. Восторженное изумление и благоговение вызывали они в сердце юноши. Но можно ли вечно восторгаться только чужим творчеством?
Когда дрессируют дикого сокола-гнездаря, ему зашивают веки шелковыми нитками, сажают его на левую руку и всю ночь кричат в ухо: «А-а-а-а а-а!» Так убивают в нем память о прошлом, лишая его первобытной, природной вольности, так учат его подчиняться чужому велению…