Сейчас Арзакан скакал по главному шоссе. Он еще раз оглянулся на окно Тамар с белевшими занавесками. Одна половина окна раскрыта. Показалось, мелькнул чей-то силуэт. Не Тамар ли? Быть может, она глядит на него, как он скачет на своем жеребце? Ведь Тамар так любит породистых лошадей.
Тамар! — как это случилось, что она вдруг стала для него недоступной? Даже словом не удается с ней перекинуться.
Восхищенные взгляды провожали Арабиа.
Торговцы и аробщики, направлявшиеся в город, замедляли шаг. Веревка застывала в руках у женщин, черпавших воду из колодцев. Иглы задерживались в пальцах у чувячников, шапочников и портных. Долго смотрели они вслед статному всаднику на породистом скакуне.
Арзакан ощущал на себе эти взгляды. По пути как вкопанные останавливались люди, спешившие на работу. Сначала оглядывали лошадь, а потом — ласково, с дружелюбной завистью — всадника.
Школьница-подросток, стройная, как серна, перебегала улицу. Растерявшись, уронила книги и не то от восторга, не то от испуга всплеснула руками…
Известно: породистые лошади завоевывают славу значительно быстрее, чем талантливые писатели. Об Арабиа знали в Зугдиди понаслышке задолго до его появления здесь. Слава о нем шла по всей Мегрелии и Абхазии. Не только красотой и резвостью прославился Арабиа, но и тем, что прежний его хозяин, знаменитый на всю область разбойник, наводил страх на жителей.
…Арабиа вздрогнул, рванулся в сторону. Но когда крепкая рука всадника натянула повод, сердито фыркнул, пошел иноходью, а потом курцгалопом. Так скакал молодой, крепкий, прекрасный жеребец, и на его лоснящейся шерсти весеннее солнце играло золотыми бликами.
Лошади, привязанные к деревьям, окружавшим рыночную площадь, приоткрыли глаза, очнувшись от дремы.
Какая-то безродная кляча, встревоженная появлением чистокровного жеребца, тревожно заржала.
Арабиа скакал, навострив уши, выгнув дугой шею. Пена падала с удил, которые он грыз в нетерпении… Его большие, умные глаза были устремлены вперед, словно и эта дорога, и весь этот прекрасный мир были созданы только для него, для его раздольного бега.
Под чинарами Арзакан увидел двух стариков, бывших князей — Гуду Чиковани и Гванджа Апакидзе.
Гвандж вскочил как ужаленный. И, как ни странно, старый князь, не терпевший коммунистов, а тем более хозяина этой лошади, арестовавшего три года назад его сына, — этот самый князь засеменил через бульвар и, льстиво улыбаясь, приветствовал Арзакана.
— А ну, Арзакан, а ну, го-го! Не осрами нас, заречных ингурцев! Пыжатся здешние ингурцы… Даже в наше время не сбавляют спеси. Говорят, послали нарочного к Вано Дадидани. Слыхал, наверное, — старый джигит! А еще из Тбилиси наркомземовских лошадей привезли, таких, что лучше во всем свете не сыщешь!
Арзакан не выносил Гванджа Апакидзе. Каверзник, сплетник, пустобай! Вспомнил про давнишний случай… Князь Апакидзе в светло-серой чохе летит верхом по окумскому шоссе. На раззолоченном поясе — такой же кинжал. Двенадцатилетний Арзакан тащит на мельницу зерно. Завязанный конец мешка, свисая через голову, болтается перед глазами и закрывает дорогу.
Вдруг Гвандж Апакидзе осадил лошадь перед самым носом мальчика.
— Не зевай, паршивец! — крикнул он и хлестнул Арзакана плетью. Как едкий укус скорпиона, запомнился Арзакану этот удар.
А сейчас!.. Щеголевато одетый Арзакан, лихо сдвинув набекрень папаху, смотрит с лошади на пешего, опустившегося князя в поношенной чохе.
Гвандж сразу же обратил внимание на сапоги Арзакана, перетянутые у колен ремешками с серебряными наконечниками, — такие раньше носили только князья.
Старик разглядывает лошадь, а Арзакан — его облезлую папаху, пожелтевшие морщинистые щеки, седую щетину у скул.
Чоха у пояса протерлась от кинжала. Чекмень, подбитый когда-то красной «генеральской» подкладкой, совсем выцвел. На залатанный архалук бывшего законодателя мод свисает ворот полосатого свитера. Глаза старика блестят жадностью, как у конского барышника, приценивающегося к лошади.
Арабиа бьет копытом, испуганно косясь на высокого, худого человека, схватившего его одной рукой за узду, а другой за гриву.
Отступив, Гвандж Апакидзе внимательно оглядел ноги, круп. Опустился на корточки, заглянул под брюхо, осторожно пощупал бабки передних ног. Арабиа, недовольно заржав, рванулся, но осаженный Арзаканом, затоптался на месте.
Склонив голову и подперев подбородок кулаком, Гвандж пробормотал: