Итак, 25 июля 1943 года. Премьер-министр Италии, фюрер итальянских фашистов и «вождь нации» Бенито Муссолини приглашен королем во дворец. Обычный день, обычное приглашение. Король желает обсудить с премьер-министром несколько назревших государственных проблем…
«До этого Муссолини много раз бывал во дворце, который, очевидно, сам охотно занял бы, не отказавшись при этом от короны», – мысленно прокомментировал уже хорошо известное всему миру из газетных сообщений событие гауптштурмфюрер.
Насторожило ли его что-либо в тот день? Похоже, что нет. А если и появилось какое-то подозрение, то дуче не удосужился хотя бы что-нибудь предпринять. «Когда перестаешь бояться, – гласит по этому поводу восточная мудрость, – наступает то, чего ты боялся».
Ну а что касается личных предчувствий (говорят, что Муссолини весьма подвержен им, как, впрочем, и Гитлер), об этом можно будет расспросить только его самого. А тогда, 25 июля, он прибыл во дворец, не позаботившись о своей охране. И сразу же был взят под стражу офицерами королевской гвардии.
Арест королем своего подчиненного – это даже не дворцовый переворот, а всего лишь мелкие повседневные хлопоты уставшего от мирской суеты монарха. Мир так и воспринял бы сие событие, если бы речь шла не об Италии и не о дуче.
Что же произошло потом? Фашистская полиция и личная дивизия Муссолини были разоружены в течение нескольких часов, не предприняв даже попытки сопротивления.
Ну, полиция – это еще куда ни шло. Но лейб-гвардия дуче! Из каких же задрипанных макаронников нужно было подбирать эту гвардию, если среди нескольких тысяч людей не нашлось ни одного, кто хотя бы пальцем пошевелил, пытаясь спасти того, кого клялся охранять, не жалея жизни?! И все потому, что дуче слишком полагался на любовь к нему народа и на мужественный дух римлян, который якобы вселился в итальянских воинов. Вместо того чтобы создавать школы, подобные «ЗЕТ-4» или «курсам особого назначения Ораниенбург», да готовить там профессионалов высокого класса, способных сражаться и погибать с мужеством и отчаянием римских легионеров.
«Возрождение духа римских легионов… – осклабился Скорцени. – Геббельс любит рассуждать по поводу доблести римлян. Однако римские центурионы закладывали этот дух ценой жесточайших сражений и высокой профессиональной выучки солдат. Об этом и дуче, и Геббельс старались не распространяться».
Приняв портфель премьер-министра, Пьетро Бадольо, еще недавно сражавшийся против англичан и французов совместно с корпусом Роммеля, пытается вступить в сепаратные переговоры с англичанами и американцами о перемирии.
Те дают согласие, но в качестве предварительного условия требуют полнейшей изоляции дуче, с тем, чтобы потом, живым и невредимым передать его им. То есть по существу дуче становится заложником. Отныне его жизнь ценится королем и маршалом Бадольо уже не сама по себе, а лишь как дань, без которой завтрашние победители просто не признают их в качестве руководителей страны. Вот чем вызвана особая предосторожность в организации его охраны.
«Интересно, почему они сразу же не передали политический труп Муссолини англо-американцам? Да потому, – объяснил себе это обстоятельство Скорцени, – что после этого дуче действительно стал бы политическим трупом. А пока он в руках короля, он еще представляет собой предмет торга».
«Торга, – поймал себя на этом словечке Скорцени. – Каким неописуемым военно-политическим торжищем предстанет перед миром и историей измотанная, растерзанная войной Европа, если Германия в конце концов потерпит крах! Хотел бы я дожить до этих дней уже хотя бы для того, чтобы вдоволь побродить по торжищу. Ага, вот и первый удар молотка на аукционе».
«Заверяю Вас, маршал Бадольо, что, ценя совместно проделанную нами в былые времена работу, я со своей стороны не только не создам ни малейших трудностей, но и буду готов к любому возможному сотрудничеству. Муссолини».
Дуче сотворил это трогательное «послание», выпросив карандаш и листик бумаги у еще не потерявшего верноподданнические чувства карабинера-охранника. Разгильдяя-карабинера, нарушившего инструкцию, еще стоит простить. Он мог выменять карандаш за сигарету. Но «вождь нации»… Как он снизошел до такой писульки? Конечно, можно понять стремление человека, оказавшегося на грани гибели, хоть как-то облегчить свою участь. Но не такой же ценой! Не такой же, черт возьми!
Неужели этот политик мог всерьез предполагать, что предложенные им Бадольо услуги останутся тайной маршала? Да маршал, наоборот, с величайшим усердием сделает все возможное, чтобы унизительное послание бывшего «великого дуче» стало достоянием англо-американских политических верхов. Как собственноручно изложенное дуче признание законности и состоятельности его, Бадольо, правительства и свое личное поражение.