— Голубь! Голубь! Ой! Это... Прием!
И замолчал, увидев себя в телевизоре. С ума сойти можно! Стоишь в автобусе перед камерой, а своей физиономией любуешься в телевизоре над лобовым стеклом! Все дети загалдели и, толкаясь, бросились к камере.
В телевизоре мелькнуло что-то непонятное: лицо Клюшкина, улыбка Маши, трицепсы Огурцова. Затем раздался собачий лай, камера покачнулась. Кто-то невидимый переключил что-то внутри телевизора, и на экране появились смирно сидящие в каком-то зале родители. Все они была нарядно одеты и очень напряжены.
— А сейчас, дорогие друзья, вы видите уважаемых родственников. Они страшно волнуются и страстно хотят сказать что-нибудь нежное своим детям. — Голос телевизионщика в бобровой шапке был торжественным. — А помогать нашим родителям в зале будет корреспондент Аэлита Баева. Итак, друзья, давайте посмотрим на трогательную встречу любящих детей и родителей!
— Толька, мерзавец! — закричала из родительского зала мама Клюшкина. Домой лучше не приходи!
Журналист Аэлита Баева — томная девица-красавица в короткой юбке беспомощно улыбнулась и поднесла микрофон Толиковой маме.
— Вы наверняка хотите сообщить своему сыну что-то очень важное! Что вы его любите! Что вы простите ему все, ибо нет ничего важнее на свете, чем святая материнская любовь, неподвластная времени и невзгодам, поскольку только на этой любви зиждется то, что во все века называлось человеческим счастьем, а счастье это ярко и так невозможно прекрасно в тот миг, когда вы видите свое дитя, плоть от плоти своей, в тот миг, когда...
— Толька! — Клюшкинская мама близоруко приблизила лицо к экрану. — Ты где, паршивец? Быстро вылазь, подлый, горе мое, убивец!
Клюшкин, не моргая, смотрел в телевизор на маму родную и что-то бормотал.
— Толик! Толик! — зашипел журналист Джон. — Быстрее сюда, к камере! Сейчас на нас переключат!
Клюшкин ничего не понял, но уже через секунду он был перед камерой — его приволокли Шура с Огурцовым.
— Толик! — шепнул журналист Джон и улыбнулся ободряюще. — Нас уже показывают! Давай, скажи маме что-нибудь!
Толян, не моргая, перевел взгляд на экран телевизора и увидел свое растерянное лицо. Киношник судорожно проглотил слюну.
— Давай, Толик! — шептал журналист Джон за камерой.
— Что? — громко переспросил Клюшкин.
— Давай, говори что-нибудь!
— Что говорить? — испугался Толян.
В этот миг в телевизоре появились родительский зал и клюшкинская мама, уже отобравшая у Аэлиты Баевой микрофон.
— Толька! — заорала мама, поднеся микрофон к носу. — Толька! Куда ты, мерзавец, отцовскую вставную челюсть дел?
Переключили на Толика. Он похлопал глазами и пробубнил:
— На сигарету поменял.
— На какую сигарету?! — Снова появившаяся в телевизоре мама выпучила глаза. — Да ты что, кровосос! Ой, паразит! Люди добрые, держите! Толька, отцу на глаза не попадайся! Слышишь, паразит?
— Мам, у меня тут собака. — Клюшкин неожиданно решил идти ва-банк. Я ее себе оставил.
— Что? Толька! Меняй отцовскую челюсть обратно, а то голову откручу! Нету никакого моего терпения, прости, господи.
Спустя десять минут все освоились в прямом эфире и даже пытались импровизировать. Так, Клюшкин в моменты «включения автобуса» стоял за говорящим и держал на виду собаку Пургу в надежде, что мать, сидя в зале, увидит и влюбится в животное с первого взгляда. Неистовый первоклассник время от времени пробегал мимо камеры с самодельным плакатом «Булкин против диктатуры!». А Маша и Огурцов то и дело нечаянно попадали в кадр, даря при этом зрителю свои лучшие улыбки. Кто знает, может, какой-нибудь режиссер увидит и предложит роль в кино... А Огурцов еще демонстрировал мускулатуру.
В целом встреча прошла нормально. Машина мама и бабушка Гоши Габаритзе рыдали, но были успокоены жаркими уверениями своих чад. Гоша торжественно обещал, что не заболеет. Перед разговором с бабушкой он напился горячего чаю и сделал все возможное, чтобы выглядеть здоровым. Надо полагать, бабушка не заметила, что внук еле стоит на ногах. Иначе бы с бедной старушкой случилось что-нибудь ужасное — на глазах у всей страны... А Маша торжественно поклялась, что не будет гулять вечерами одна и что не снимет теплые носки. По правде говоря, носки были натянуты за пять минут до разговора. Надо сказать, что раньше бы Маша не стала пытаться успокоить маму. Вот еще! Но теперь, после стольких переживаний... После разных страхов... Кого-то обижать... Словом, Маша неожиданно почувствовала, что за нее кто-то волнуется, и не захотела доставлять лишних неприятностей.