Разбудил меня от дремоты басистый шепот.
— Что ты натворил, Пенкин? — послышалось из-за брезентовой стены, очевидно из соседней палатки. — Повредил гроссмейстера!
— Не говори, — охотно согласился Пенкин.
— А еще его болельщик, — окая, упрекал бас.
— Да разве я нарочно? — оправдывался ефрейтор.
— И что тебя дернуло коня взять? Машины, что ли, не было?
— Была, — отвечал Пенкин. — Это все Синявский виноват! — вскричал он вдруг. — «Прекрасно маневрируя конем, гроссмейстер ворвался в лагерь черных». Вот и «ворвался»! «Сманеврировал»! — перешел вновь на шепот ефрейтор.
Я так и не понял: была ли это наивность или тонкая насмешка.
— Это совсем другое дело, — серьезно пояснял собеседник Пенкина.
— Потом ты сам мне читал, как они ездили на мустангах в Южной Америке, — продолжал Пенкин.
— Значит, не он, значит, другие… — отвечал бас. — Хорош он явился, — пророкотал тот же бас после небольшой паузы.
— Не говори!.. Явился, меня аж слеза прошибла, — соболезновал Пенкин с хитрецой в голосе.
— Коня-то перепугал, коня жалко.
— Слезть не может! — подхватил Пенкин. — Хорошо, ребята смекнули, вытащили из-под него коняку!
— Шляпу отыскали?
— Принесли ребята. Шляпу потерял! Хорошо еще, что… — и дальше пошло такое, что я не решаюсь повторять даже наедине с самим собой.
Несколько минут за брезентовой перегородкой слышался приглушенный хохот, подогреваемый какими-то замечаниями, которые я, к счастью, не смог разобрать. Для лихих кавалеристов мои злоключения были, конечно, смешны и непонятны, и они простодушно посмеивались над забавным происшествием.
— Он теперь сидеть не сможет, а ведь ему мировых мастеров нужно обыгрывать, — послышался сквозь смешок все тот же бас.
— Стоя будет играть, — нашел выход Пенкин.
— А сеанс-то сможет дать? Он же и шага сделать не в состоянии…
— Даст! — самоуверенно заявил ефрейтор. — Поспит, покормим, душ организуем. Пойдет!..
И я действительно «пошел». Прежде чем начать сеанс, я рассказал бойцам о своих путешествиях по многим странам мира, о шахматных боях с мастерами всех континентов. Приятно было иметь таких слушателей. Прямо на траве, под открытым небом, в самых живописных позах расположилось более сотни любителей шахмат. Коротко постриженные, в солдатской форме, они были очень похожи друг на друга, и в то же время каждый был по-своему особый. Со всех сторон на меня устремились жадные, внимательные взоры, каждое мое слово вызывало живой отклик, каждая шутка встречалась искренним, жизнерадостным смехом. Правда, и здесь не обошлось без конфуза: начав рассказывать об укрощении диких мустангов в прериях Южной Америки, я вдруг увидел в глазах некоторых солдат такую хитрую усмешку, что сразу же перешел к рассказу о Венеции, где нет ни одной лошади, где все плавают на гондолах или ходят пешком.
Потом посыпались вопросы. Моих слушателей интересовало все: почему так редко играет Ботвинник, правда ли, что Смыслов поет в опере, а Керес любит теннис, почему Решевский не играет по пятницам. Ответы вызывали новый поток вопросов, и, казалось, выступлению моему не будет конца.
— Если гроссмейстер будет отвечать на все ваши вопросы, боюсь, он опоздает на международный турнир, — сказал, наконец, Пенкин, и это помогло.
Вопросы кончились, и мы приступили к сеансу одновременной игры.
В тени деревьев квадратным рингом поставили длинные столы и с внешней стороны скамейки для играющих. Как-то сразу вдруг, по команде, над столами появились тридцать стриженых голов. Мои противники положили на стол доски и быстро расставили на них шахматные фигурки. Можно было начинать игру.
Прежде чем ввести меня внутрь круга, Пенкин спросил:
— Как себя чувствуете, гроссмейстер?
— Отлично, товарищ ефрейтор! — по-военному коротко отрапортовал я, не в силах сдержать улыбку.
Играющие сидели тихо и неподвижно, у многих были карандаши и бумага. Они записывали ходы, чтобы назавтра разобрать на досуге все перипетии боя. Вели они себя за игрой по-разному. Одни молчали, задумавшись над шахматной доской и не замечая ничего вокруг; другие бурно реагировали на каждый сделанный мною ход: вскакивали с места, обращались с вопросами к соседям, к стоящим сзади товарищам. Постепенно обстановка накалилась: отовсюду слышались замечания, советы, возгласы недовольства. Наиболее бурно реагировали добровольные консультанты — те, кому не удалось сыграть и кто, стоя сзади играющих, спешил помочь добрым советом.