Судорога проходит по длинному телу грузовика. Балка из хозяйства В'Аньи сорвалась с держателей и, пробив перегородки, пожаловала в кабину пилота. Вуйчич тупо смотрит на бугристый грубо окрашенный торец. Невидимый командир корвета закладывает элегантный вираж...
Сухой, с запавшими щеками, командир корвета впился в клавиши, стараясь не думать о присутствии Болта. Цесариум рядом - это мешало. Командира восхищало искусство навигатора грузовика.
На секунду он пожалел, что должен уничтожить, и сейчас уничтожит, этот неуклюжий корабль, ведомый с таким мастерством.
- Уйдем, Салима,- раздался спокойный, внушительный голос,- не будем мешать Хаджу выполнять свой долг. Мы приглашаем вас к нам в салон, капитан Хадж, когда бой кончится. Выпить бокал за победу, за благополучное путешествие. За Гадес - там нас ждут друзья.
Болт выплыл из рубки, за ним Салима, опираясь на руку Варгеса.
Наргес задержался у кресла пилота.
Траектория грузовика на экране походила на отрезок эллипса.
Два крестика подползали к яркой зеленой точке, обозначавшей местоположение цели.
- Все, конец старику Баккиту и всей компании,- хихикнул Наргес.
- Баккит? - Капитан Хадж вздрогнул.- Это корабль Баккита?
- Да, ты знаешь его?
- Я с ним учился. Мы вместе летали на таких корветах, когда они только появились. Ах, Баккит, Баккит...
- Ну же, бей!
- Сейчас, сейчас. Не суйся не в свое дело, розовая обезьяна! Убирайся отсюда!
- Жалеешь приятеля? Смотри, капитан, Цесариум не любит...
- Убирайся!
Корвет обходил "Сикорского" справа. Мощное уродливое тело грузовика занимало весь экран. Пальцы Хаджа напряглись.
Кристиан бессильно откинулся в кресле. Все. Не уйти. Баккит рычал. Две кривые на экране слились. Вуйчич смотрел в иллюминатор.
Серая с колючим блеском рыба корвета чуть повернулась и начала удаляться. Вправо, все дальше вправо.
- Уходит! - закричал Кристиан.
Баккит мотал головой. Бег корвета ускорялся. Траектория на экране искривилась, линии разделились, просвет между эллипсом и параболой ширился.
- Попался! - загремел Баккит.
- Что с ним, Том? - спросил Кристиан.
- С ним - все,- ответил капитан.- Конец.
- Да объясни ты!
- Ты редко заглядываешь в лоции, малыш. У этого карлика в партнерах черн-ая дыра. Он тоже про нее забыл. И попался.
- А мы?
- Проскочили. Пойди, посмотри, что с пассажирами. В'Анья, проверь груз.
...Хадж остановился на пороге салона. Болт, не вставая с кресла, сделал ему ободряющий знак. Салима протянула бокал с густой желтой жидкостью.
- Я сочувствую вам, капитан. Пассажирский, вернее грузовой, корабль не лучшая цель для боевого космолетчика.- Болт говорил печально и проникновенно.- Но вы выполняли свой долг. Ответственность перед историей я беру на себя. А теперь выпьем за успешный полет - и возвращайтесь к пульту. А то я уже ощущаю некоторое неудобство. Корабль, видимо, ускоряется, перегрузка становится неприятной.
Хадж медленно выпил вино.
- Он не стал, он не стал стрелять,- высоким резким голосом заговорил Наргес, вошедший следом.- Баккит улизнул, они улизнули...
Болт тяжело посмотрел на Хаджа. Капитан похолодел. И вдруг усмехнулся: он испугался теперь, когда всякий страх бессмыслен.
Болт сделал попытку встать - неудачно.
- Поговорим потом,- сказал он.- Возвращайтесь к себе и погасите перегрузки.
Хадж смотрел на Цесариума с любопытством. Капитан знал нечто, не известное никому - Наргесу, Любимой Дочери, самому Цесариуму. Сказать им? Почему бы нет? Будет время - сколько его осталось, минут пять-шесть, потом ускорение станет непереносимым - будет время посмотреть на их страх, на Era страх. Хадж принял почтительную позу.
- Цесариум, я не в силах погасить перегрузки. Корабль тянет к черной дыре.
- Что ты мелешь!
- Баккит надул меня. Выхода нет. Это не протянется долго, но две-три минуты тяжесть и боль будут чрезмерны. Я советую вам помочь Дочери. Прощайте, Цесариум. Прощайте все. Я не нарушил... Остался...
- Нет! - закричал Наргес.- Ты лжешь, негодяй.
Хадж вынул из кобуры плазмер.
- Нет! - Наргес сорвался на визг.
Капитан с трудом подошел к Болту, опустился на колени и протянул ему оружие.
- Если станет чересчур тяжело...
И впился глазами в лицо Цесариума.
Розовый горбун, всхлипывая, полз к креслу Болта. Но дыра уже вмешалась - его потащило к стене, где стоял на коленях Варгес.
В руке у гвардейца тускло светился ствол.
- Меня,- простонал Наргес. И лег. Варгес кивнул, ткнул плазмер наугад и выстрелил. Наргес застыл. Гвардеец повернул голову к Салиме, сунул ствол в рот и нажал на спуск.
Дочь Цесариума этого не видела. Она смотрела на отца. У нее хватило сил подползти поближе, дотянуться до его колен. Он вытянул правую руку, положил ее на голову Салимы. Губы Цесариума искривились. Что это - улыбка? Гримаса боли? Или просто черная дыра уже лепила лица своих жертв по своему вкусу?
До свидания.
Твой Андрей
ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ
3-е июня, Москва
Тут был случай необычный. Необычный был и приговор.
Постановили: извлечь его из мраморного склепа, неспешно все ему рассказать, все показать. Унижение и тихо-загадочную смерть его вдовы; растоптанное, убитое крестьянство; звездный час иудыпрокурора - того самого, что охотился за ним летом семнадцатого; показать в подробностях, с костями в колесе, тридцать седьмой; войну, вымерший от боли и голода Питер - блестящую некогда столицу империи; взорванные храмы, разоренные музеи и библиотеки, кастрированное искусство; безумных от страха интеллектуалов - безродных космополитов, ошельмованных врачей; отравителей, отравителей, отравленных, отравленных - и так дальше, дальше, дальше - до геройских звезд социалистического бая Адылова и магазинных прилавков конца восьмидесятых...
Этот человек не стоял в общей группе. Был какое-то время с нею, но и тогда как бы поодаль. Точнее сказать, был в ней одинок. А потом он пошел по кремнистой дороге, отблескивающей лунным оловом, и шел долго, бесконечно долго. Иногда он останавливался, что-то будто бормотал. И когда камера подлетала близко, слышался страстный и гневный, грозный и горький его голос. И еще было видно, что костюм-тройка сидел на нем превосходно, хотя внимательный взор обнаружил бы, что костюм этот изрядно поношен.
- Вы хотите судить меня? - говорил человек.- Пожалуйста. Я никогда не был против. Сейчас тем более. Я казню себя куда страшнее. Я оказался плохим садовником. Я нес щепоть замечательных семян, и мне казалось, что передо мною бескрайнее и доброе поле. Но поле это было беременно сорняками, сорняками страшными. Насилия, низкой зависти, холопского пресмыкания перед хозяином. А я сыпал щепотку нежного зерна и надеялся взрастить невиданный сад доброты и гармонии. И думал, что ради этой высокой цели собственную доброту я могу и даже должен на время урезать. И потому вместе с зернами я сыпал (глаза его гневно сузились) пиретрум, этот яд, дабы вытравить сорняки, извести насекомых. Кого-то этот яд уничтожил, да вслед такие рыла полезли... Чувствительной к яду оказалась именно старая культура. А ее место заняло нечто чудовищное! Сего не предвидел. В этом виноват. Отпустите мое тело. Отдайте его земле. Я не хочу лежать на площади в холодном мраморном доме.