– Фиц бросил меня, – сказала она.
Я даже представить себе не мог, что вынудило его пойти на этот шаг, но гораздо позже он таки назвал причину. «Лучше пускай у меня будете вы оба, – со свойственной ему непринужденностью сказал Фиц, – чем только она одна». Но в тот момент его рядом не оказалось, а Делия стояла так близко, что волоски у меня на руках тянулись к ее горячей коже.
– Ну, я бы, наверное, мог с тобою встречаться, – сказал я.
– Наверное, мог бы?! – повторила она. – Боже ты мой, ну спасибо, не надо мне таких жертв!
Я достаточно хорошо ее знал, чтобы понять: если Делия отвергает человека, то лишь потому, что боится быть отвергнутой. Я успел схватить ее за руку, прежде чем она бросилась прочь.
– Я бы очень хотел с тобою встречаться, – уже осторожнее сформулировал я. – Так лучше?
– Может быть.
– Так что же нам делать?
Она закусила нижнюю губу.
– Ну, можем потанцевать. Если хочешь.
Я никогда в жизни не танцевал с девчонкой. И хотя мы с Делией постоянно купались голышом в пруду и спали, вплотную прижавшись друг к другу в тесной палатке, это ощущение почему-то поразило меня новизной. Руки мои, скользнув по позвоночнику Делии, замерли на ее бедрах. От нее пахло персиками, а под вязаным платьем я чувствовал тонкую эластичную ткань белья.
Она говорила за двоих. Как Фиц однажды вечером позвонил ей и предложил встречаться, а она не знала, что ответить, и «да» само сорвалось с языка. И как она – во что бы то ни стало! – заберет у Фица свою бейсбольную карточку с Дуайтом Эвансом, которую подарила в знак симпатии.
Когда песня закончилась, Делия не отстранилась от меня. Она, по-моему, даже придвинулась чуть ближе.
– Хочешь еще поговорить? – спросил я.
– Нет, – ответила она с улыбкой. – Я уже все сказала.
Нахожу я ее в десяти футах над головой, на изрезанном шрамами локте старого дуба. Грета, поскуливая, сидит внизу.
– Эй! – Я раздвигаю мелкие ветки и листву. – Ты в порядке?
На небе высыпают звезды, наши ясноглазые соглядатаи.
– А что, если я сама во всем виновата? – спрашивает Делия.
– Почему? Ты даже не помнишь, как это случилось.
– А вдруг помню, но бессознательно заблокировала память? Может, отец и это от меня скрывал…
Я не сразу нахожусь с ответом.
– Уверен, он сможет все объяснить.
Делия спрыгивает с дерева и с кошачьей грацией приземляется рядом со мной.
– Тогда почему не объяснил? – Голос ее словно усеян шрамами. – За двадцать восемь-то лет. Как тебе кажется, за это время можно было хоть раз обронить, что Делия Хопкинс – это, вообще-то, мертвая девочка из Миссури? Вроде: «Делия, солнышко, передай, пожалуйста, хлопья. Кстати, я никогда не рассказывал, что украл тебя у твоей мамы четырехлетней девочкой?» – Лицо Делии внезапно бледнеет. – Эрик, как ты думаешь, у меня еще есть мама?
– Не знаю, – признаюсь я. – Это выяснится, когда мы прилетим в Аризону.
– В Аризону?
– Когда твоему отцу предъявят обвинение в том, что он скрывался от правосудия штата Нью-Гэмпшир, его экстрадируют Аризоне. Там… произошло преступление, в котором он подозревается. Если дело дойдет до суда, тебя, скорее всего, вызовут как свидетельницу.
Ее, похоже, ужасает такая перспектива.
– А если я не захочу?
– Вполне возможно, что выбора не будет.
Она делает шаг в мою сторону, и я заключаю ее в объятия.
– А вдруг я не должна была расти здесь… вот так расти, с вами… – Я с трудом разбираю ее слова, потому как говорит она, уткнувшись в мою рубашку. – Вдруг для Бетани Мэтьюс был разработан другой космический план?…
– Но для Делии Хопкинс тоже был разработан другой план, и осуществить его не удалось из-за этой катастрофы. – Я лихорадочно пытаюсь подобрать нужные фразы. Я думаю о Фице и представляю, что он посоветовал бы сказать. – Ты могла быть Бетани Мэтьюс, Делией Хопкинс, Клеопатрой – неважно. И если бы ты росла посреди пустыни, в окружении лимонных деревьев, с кактусом вместо рождественской елки и ручным броненосцем в качестве домашнего питомца – что ж, тогда мне пришлось бы поступить на юридический в Аризоне. Защищал бы нелегальных мигрантов из Мексики. Но, Ди, мы бы все равно оказались вместе. Как бы я ни прожил свою жизнь, я все равно в конце концов повстречал бы тебя.
Губ ее касается легкая усмешка.
– Ну, я почти уверена, что никогда не была Клеопатрой.
Я целую ее в лоб.
– Ну что ж, – говорю я, – для начала неплохо.
Нам было по пятнадцать лет, и мы, напившись в дым, влезли на башню библиотеки в Дартмуте, чтобы посмотреть на метеоритный дождь. Согласно выпускам новостей, такого яркого астрономического зрелища мы не должны были увидеть больше никогда, хотя поверить в это было сложно: мы же собирались жить вечно.
Чтобы как-то убить время, мы играли в настольные игры. Проигравший должен был отхлебнуть из бутылки. К тому времени, как наш утолок планеты повернулся лицом к метеоритному дождю, Фиц уже храпел с открытым ртом, а Делии было сложно застегнуть «молнию» на кофте.
– Давай помогу, – предложил я.
Огненные шары на небе словно гнались за луной. Делия любовалась полуночным представлением, а я – ею. Иногда она улыбалась, иногда хохотала, но чаще всего ее рот просто складывался в изумленную букву «О»: ночь преображалась у нее на глазах. Когда метеоритный дождь прекратился, я придвинулся к ней и наши губы соприкоснулись.
Она отпрянула и в недоумении уставилась на меня, но в следующее мгновение уже обвила мою шею руками и ответила на поцелуй.
Я помню, что мы, по сути, не понимали, что делаем; помню, что собственная кожа казалась мне великоватой, как одежда не того размера; помню, что сердце в груди билось так сильно, что джинсовая ткань рубашки ходила ходуном. Я помню, что в какой-то момент мне показалось, будто я оседлал одну из комет и мчусь с немыслимой скоростью – и сгорю, прежде чем приземлюсь.
В девять утра следующего дня мы с Делией сидели на стороне защиты в окружном суде Векстона. Государственных и наемных защитников вроде меня здесь очень много: каждый раз, когда судья начинает рассмотрение дела, на этом стуле уже греет задницу следующий. Судебные слушания – это безликие, однотипные процедуры: прокурор изучает папки с делами, в зал по очереди вводят обвиняемых. Мы успеваем выслушать обвинение в адрес женщины, укравшей в супермаркете тостер, и мужчины, нарушившего запретительное постановление. Третьему обвиняемому, в котором я узнаю уличного торговца хот-догами, инкриминируют совращение несовершеннолетней.
Тогда я вспоминаю, что Эндрю Хопкинс совершил не самое страшное преступление в мире.
– Ты знаешь прокурора? – шепотом спрашивает Делия.
Нед Флориц руководил вчерашним заседанием «Анонимных алкоголиков», но мы, алкоголики на пути к исцелению, свято блюдем секретность наших встреч.
– Виделись пару раз, – отвечаю я.
Когда объявляют начало нашего слушания, в зал вводят Эндрю, одетого в ярко-оранжевый комбинезон с надписью «Управление исправительных учреждений округа Грэфтон» на спине. Запястья и лодыжки его закованы в браслеты.
Я слышу, как Делия ахает от ужаса. Она еще не свыклась с мыслью, что ее отец находится под стражей. Я встаю, на ходу застегивая пуговицы на пиджаке, и несу свой портфель к адвокатскому столу. Взгляд Эндрю растерянно блуждает по залу.
– Делия! – кричит он.
Она вскакивает с места.
– Будьте добры, сэр, – вмешивается пристав, – не отвлекайтесь.
Я чувствую, как на лбу появляются бисерины пота. Я уже не раз выступал в суде, но все предыдущие дела были гораздо мельче калибром. К тому же я никогда еще не был лично заинтересован в благополучном исходе.
Эндрю касается моей руки.
– Пусть с меня снимут кандалы! Не хочу, чтобы она видела меня в таком виде.
– Таковы правила, – отвечаю я. – Я ничего не могу с этим поделать.
Наша судья – женщина, явно еще не привыкшая к судейскому креслу. Раньше она работала госзащитником, что может сыграть на руку Эндрю, но не стоит забывать, что у нее трое маленьких детей.