– Простите, я думал, вы в опасности.
– Это они-то «опасность»? – Она мотает головой в сторону байкеров, которые уже вернулись к армрестлингу и пиву. – Да они сопляки! Ну ладно, выпейте за счет заведения.
Она ныряет под стойку и наливает мне полную кружку пива. Только сейчас я понимаю, что она работает барменом.
Она спрашивает, как я здесь очутился, и я рассказываю о своей машине. Говорю, что пропущу из-за этого выпускной экзамен.
– Вы никогда не задумывались, почему их называют «выпускными»? Как будто нельзя уйти раньше.
Я не рассказываю Эрику, как невольно следил за игрой солнечного света на коже Элизы, – свет играл на ней, как смычок играет на скрипке. Не рассказываю, как ей удавалось обсуждать баскетбол с одним байкером, отсчитывать мелочь другому и улыбаться мне – и все одновременно. Не рассказываю, как она смеялась надо мной, потому что я медленно пью, а потом предложила выпить вместе с ней. Не рассказываю, как она закрыла бар раньше срока, а я рисовал ей молекулы сперва на салфетках, затем – на звездном небе, а после – на ее обнаженной спине.
Я не говорю ему, что после встречи с Элизой не ложился до рассвета, чтобы увидеть, как небо прожигает ночь. Что с ней я впервые прокатился на картинге. Не упоминаю о том как она водила меня на кладбище возлагать цветы к могилам незнакомцев, как к моему приходу с занятий рассыпала в салоне машины розовые лепестки. Как она звонила мне узнать каким бы я был цветом, если бы пришлось выбирать, потому что она чувствует себя абсолютно фиолетовой и ей интересно, сочетаемся ли мы. Не говорю, что не встречал ни одной женщины, похожей на нее, и что не понимал, как убога и сера моя жизнь, пока не попал в калейдоскоп ее сердца.
Я не рассказываю об этом Эрику, потому что у меня больше ничего не осталось от той девушки.
– И что случилось дальше? – спрашивает он.
– Она подвезла меня до дома, – просто отвечаю я. – Через месяц выяснилось, что она беременна.
Она употребляла слова вроде «долг», «слишком рано», «карьера» и «аборт». Я же просто посмотрел ей в глаза и спросил, выйдет ли она за меня замуж.
– Почему вы развелись?
Если честно, причин был целый букет. И да, сработал пусковой механизм. Впрочем, я сам должен был понимать, что ребенок в душе не сможет заботиться о собственном ребенке. Когда наш сын родился мертвым, я должен был поддержать ее, разделить ее горе, а не заслоняться Бет как щитом. Но прежде всего, я должен был гораздо раньше признать, что все, чем я дорожил в Элизе – ее импульсивность, спонтанность, безумство, – было порождением алкоголя, а не частью ее души. И когда она была трезва, я никакими словами или поступками не мог убедить ее, что моя любовь – истинна.
Эрик кивает: он сам побывал в подобном уравнении, причем по обе стороны. Положиться на алкоголиков нельзя, а потому приходится жить ради тех моментов, когда они все-таки рядом. Ты клянешься уйти, но тут они делают что-то прекрасное – и ты опять в замешательстве. Они могут устроить в январе пикник прямо в гостиной, могут увидеть лик Иисуса на оладье или отпраздновать день рождения кошки и пригласить всех окрестных кошаков на тунцовые консервы.
И ты закрашиваешь все плохое жирными мазками хорошего и притворяешься, будто не понимаешь, из какого она на самом деле теста. Ты смотришь, как робко она переходит реку трезвости вброд – и втайне мечтаешь, чтобы она выпила, потому что только тогда она становится твоей возлюбленной. А после не знаешь, кого ненавидеть сильнее: себя за эти мысли или ее за умение твои мысли прочесть.
Эрик молча смотрит на меня, ожидая, пока в голове уложится все только что услышанное.
– Вы любили ее. Вы любите ее до сих пор.
– Я так и не смог ее разлюбить, – признаюсь я.
– Значит, вы забрали Делию не потому, что ненавидели Элизу, – заключает Эрик.
– Нет, – вздыхаю я. – Я забрал Делию, чтобы она не возненавидела Элизу.
«Бродвейские гангстеры», «Ребята с Вест-сайда», «Дуппа-Вилла», «Веджвудские пацаны», «Банда на сорок унций», «Работяги со Второй авеню», «Истсайд Финикера», «Испанцы-засранцы», «Гувер-59», «Смуглая гордость», «Виста-Кинг Троханз», «Грейп-стрит, 103», «Ассоциация наркош», «Дрочилы», «Ревущие 60-е», «Мини-парк», «Парк-саус», «Пико Нуево», «Догтаун», «Золотые Ворота», «Преступники Маунтен-Топ». «Шоколадный город», «Клавилито Парк», «Прирожденные бандиты без башки», «Кровавые висты», «Каса Треск» В одном только Фениксе и предместьях базируется около трехсот уличных банд. В тюрьме Мэдисон-Стрит представлены далеко не все.
«Вестсайдские» заправляют Фениксом, «Кровавые» – Тусоном. Первые носят синее и пренебрежительно называют вторых жлобами. Они избегают буквосочетания УВ, потому что оно означает «убийц Вестсайдских», а также используют альтернативную орфографию для слов «куРВа», «проРВа» «РВанина» и даже «коРВалол». «Кровавые» же одеваются во все красное и для «Вестсайдских» придумали обидное прозвище «Вездезадские». Чтобы продемонстрировать свое презрение, они опускают в словах буквы «р» и «в».
«Ребята» из разных группировок, встретившись случайно на улице, попытаются убить друг друга. Но в тюрьме они объединяются против «Кровавых».
Прекратить вражду между «Вестсайдским» и «Кровавым» можно только одним способом: натравить их обоих на члена Арийского братства.
Слухи ползут по тюрьме задолго до моего выхода из изолятора. Поговаривают, что Стикс скоро вернется и захочет мести. Блу Лок уже успел стать моим лояльным сторонником. Я, очевидно, заслужил уважение в его глазах, когда взял на себя проступок их черного брата.
Вернувшись, я застаю Компактного за чтением.
– Как житуха, брательник? – Так обычно здороваются парни из черных районов. Он ждет, пока уйдет надзиратель. – Нормально там с тобой обращались?
Я застилаю свою койку.
– Ага. Мне досталась камера с джакузи и винным погребом.
– Вот блин, везет же вам, белым, – парирует он. – Эндрю, – он впервые обращается ко мне по имени, – то, что ты сделал…
Я складываю полотенце.
– Пустое.
Он встает и, превозмогая нерешительность, пожимает мне руку.
– Ты взял на себя мою вину. Это не «пустое».
Смущенный, я отдергиваю руку.
– Да ну. Забыли.
– Не забыли, – возражает Компактный. – Стикс собирается проучить тебя на спортплощадке. Уже давно это запланировал.
Я не подаю виду, как сильно напуган. Если Стикс едва не забил меня до смерти в первую ночь, что же он сотворит при должной подготовке?
– Можно вопрос? Зачем ты это сделал?
Затем, что порой, чтобы защитить себя, нужно защищать других. Затем, что, вопреки расхожим представлениям, не бывает черно-белых ситуаций. Но я лишь качаю головой, не в силах подобрать нужные слова.
Компактный наклоняется и вытаскивает из-под нижней койки полную коробку самопального оружия.
– Ага, – говорит он. – Понял.
Утром решающего дня Компактный бреет мне голову. Бреются налысо все участники побоища: так надзирателям сложнее будет разобрать, кто есть кто. После одноразовой бритвы остаются клочки волос, и выгляжу я так, будто на меня напала дикая кошка. Я завистливо кошусь на гладкий черный череп Компактного.
– Это просто предположение, – говорю я, – но мне кажется, что надсмотрщики смогут отличить меня от остальных «Вестсайдских».
На спортплощадке соберется сразу тридцать человек: десять мексиканцев, девять негров, десять белых – и я. На прошлой неделе постоянный поток покупателей позволил Компактному как следует вооружиться. Мы работали от зари до зари: дубинки из старых номеров «Нэшнл Джеографик», скрученных при помощи изоленты, которой на кухне метят диетические блюда; носки с двумя брусками мыла внутри и даже один навесной замок, втихомолку снятый с кандалов, – им тоже можно швырнуть в неприятеля. Одноразовые бритвы, которые нам выдают по утрам, мы разломили и вставили лезвия в оплавленные концы зубных щеток. Заточки мы сделали из нержавеющих зеркальных рам, обломков забора, дверных откосов и даже из туалетных ершиков – их тоже, знаете ли, можно заострить будь здоров, если не спать по ночам и иметь в распоряжении цементный пол. Ручки обмотаны обрывками простыней и полотенец и связаны белыми веревками, которыми перевязывают охапки нашего выстиранного белья. Теперь оружие не будет выскальзывать из рук, не порежешься, если дрогнет рука.