– Я могла бы развесить объявления, – говорю я Рутэнн.
Она отнимает у меня клей.
– Вот и хорошо. Потому что куклы у тебя, честно говоря, получаются хреновые.
По пути в пустыню Фиц рассказывает мне поразительные итории: о мужчине, который после пересадки сердца влюбился во французскую Ривьеру, хотя в жизни не выезжал за пределы Канзаса; о трезвеннице, которая, очнувшись с новой почкой, принялась пить ту самую марку мартини, что предпочитала донор.
– Если следовать этой логике, – возражаю я, – наши первые впечатления должны запечатлеваться прямо в глазных яблоках.
Фиц пожимает плечами.
– Может, так оно и происходит.
– В жизни ничего глупее не слышала.
– Я просто рассказываю тебе, что прочел…
– А как насчет того парня, который жил в начале века? Помнишь, он случайно воткнул себе в голову железный штырь, а когда пришел в себя, то заговорил по-киргизски…
– В этом я очень сомневаюсь, – перебивает меня Фиц. – Еще лет пять назад такой страны – Киргизстан – вообще не было на карте.
– Это неважно. Что, если воспоминания хранятся в мозгу, но совсем не обязательно соответствуют реальному опыту? Что, если мы подсоединены к целому айсбергу опытов, а наш разум – лишь верхушка этого айсберга?
– Прикольная мысль… что мы с тобой можем думать одинаково, потому что такими нас сотворила природа – едиными.
– Мы с тобой и так думаем одинаково.
– Да, но мои воспоминания об обнаженном Эрике не имели такого эффекта, как твои.
– Может, я на самом деле не помню этого дурацкого лимонного дерева. Может, у всех просто посажено по лимонному дереву в башке.
– Ага. Только вот у меня в голове – «форд» семьдесят восьмого года выпуска.
– Очень смешно…
– Если бы тебе пришлось его водить, не смеялась бы. Господи, а помнишь, как он сломался по дороге на выпускной вечер?
– Я помню, что твоя девушка тогда испачкала все платье машинным маслом. Как ее звали? Карли?…
– Кейси Босворт. И к тому моменту как мы добрались до выпускного, она уже перестала быть моей девушкой.
Я съезжаю с дороги на красную землю, усыпанную мелким гравием, и протягиваю Фицу бутылку воды и рулон туалетной бумаги.
– Ты же помнишь, что делать, верно?
Он оставит для нас с Гретой след, как оставлял сотни раз в Нью-Гэмпшире. Но поскольку это незнакомая нам территория, он будет оставлять кусочки туалетной бумаги на деревьях и кактусах, чтобы я знала, верный ли курс взяла Грета.
Фиц выходит из машины и заглядывает в окно с моей стороны.
– Мне кажется, в руководстве опущен момент с койотами.
– О койотах я бы не беспокоилась, – с елейной улыбкой отвечаю я. – Скорее, о змеях.
– Забавно.
Фиц удаляется – рыжеволосый здоровяк, который в считанные часы порозовеет, как мизинец.
– Если Грета оплошает, поезжай на юг. Я буду ждать тебя там, попивая текилу с дорожными патрульными.
– Грета не оплошает. Кстати, Фиц… – Он оборачивается, приложив ладонь ко лбу «козырьком». – Я не шутила насчет змей.
Отъезжая, я гляжу на Фица в зеркальце заднего вида. Он нервно смотрит под ноги, и я захожусь хохотом. Если вам интересно мое мнение, я отвечу так: воспоминания хранятся не в сердце, не в голове и даже не в душе, а в пространстве между двумя людьми.
По поверьям индейцев хопи, мир, в котором мы рождены, порой становится нам тесен.
Сначала была лишь тьма и Тайова – дух Солнца. Он создал Первый Мир, обитатели которого жили глубоко под землей, в пещере. Но вскоре между ними начались свары, и послал Бабушку Паучиху подготовить их к переменам.
Когда Бабушка Паучиха вывела этих существ во Второй Мир, Тайова переменил их. Из насекомых он превратил их в пушистых зверей с хвостами и перепончатыми пальцами Они радовались открывшимся просторам, но в жизни разбирались не лучше, чем раньше.
Тогда Тайова снова послал к ним Бабушку Паучиху, чтобы она вывела их в Третий Мир. Так животные превратились в людей. Они строили деревни и сажали кукурузу. Но в Третьем Мире почти всегда было холодно и темно. Бабушка Паучиха научила людей вязать одеяла и лепить глиняные горшки. Вот только на холоде глина не запекалась, а кукуруза не росла.
Однажды к людям в поле прилетела колибри, посланница Масауву – Властителя Верхнего Мира, Хранителя Места Мертвых. Птичка принесла им огонь и открыла им тайну огня.
Теперь люди могли обжигать горшки, согревать поля и готовить пищу. Какое-то время они жили мирно, но скоро среди них появились колдуны, отравлявшие неугодных соседей. Мужчины бросали поля и предавались азартным играм. Женщины дичали и забывали о собственных детях. Люди начали хвастать, будто создали себя сами, а Бога никакого нет.
Бабушка Паучиха вернулась. Она сказала людям, что те, у кого доброе сердце, уйдут отсюда, а злые останутся. Куда им идти, они не знали, но слышали в небе шаги. Тогда вожди и знахари сообща слепили из глины ласточку, облачили ее в подвенечное платье и оживили с помощью песни.
Ласточка полетела к просвету в небе, но ей не хватило сил добраться туда. Тогда знахари решили создать птицу покрупнее – и песня их родила голубку. Той удалось пролететь в просвет, и вернулась она с вестью: «По ту сторону есть бесконечная земля, только на ней никто и ничто не живет».
Но вожди и знахари все равно слышали шаги наверху. Они сотворили дрозда и велели ему увидеться с Шагающим и попросить разрешения войти на его землю.
Дрозд полетел туда, куда летали его предшественницы. Он увидел пески и плоскогорья, и спелые кабачки, и голубую кукурузу, и готовые треснуть дыни. В единственном доме, сложенном из камня, он увидел хозяина – Масауву. Вернувшись, он сообщил вождям и знахарям, что Масауву позволил им прийти. Вожди и знахари задрали головы, задумавшись, как же им попасть к этой дыре в небесах.
Тогда они обратились к Бурундуку – сеятелю. Бурундук зарыл в землю семечко подсолнуха, а люди силой своего пения заставили его расти. Однако скоро подсолнух согнулся под собственной тяжестью и не достал до дыры.
Бурундук посадил ель, потом – сосну, но ни то ни другое дерево не доросло до нужной высоты. Наконец он посеял бамбук, и люди запели. Каждый раз, когда они замолкали, чтобы перевести дыхание, бамбук переставал расти и на нем образовывался узел. Вскоре бамбук прошел в небесное отверстие.
В этот Четвертый Мир пустили только чистых душою людей. Первой по стеблю поползла Бабушка Паучиха с двумя своими внуками-воинами. Когда на поверхность вылезли люди, пересмешник разделил их на хопи и навахо, зуньи и пима, ютов и супаи, сиу и команчей – и белых. Внуки-воины достали мяч из оленьей кожи и пинали его до самой Земли, создавая горы и плоскогорья. Бабушка Паучиха создала солнце и луну. Койот вышвырнул остатки в небо – и там засияли звезды.
Хопи рассказывают, что злодеям все-таки удалось тайком вскарабкаться по бамбуку. Что время Четвертого Мира, считай, истекло. Со дня на день, говорят они, мы можем очутиться в новом мире.
Когда работаешь с ищейкой, запахи лишаются романтического флера. Аромат, влекущий к любимому, облачко духов, вынуждающее мужчин обернуться вслед незнакомке, – все это лишь разлагающиеся клетки. Для нас с Гретой запахи – дело серьезное.
Пристегнув Грету на поводок, я подвожу ее к брошенной Фицем бейсболке. Она принюхивается с такой силой, что втягивает ткань в ноздри. «Ищи!» – командую я, и Грета, перепрыгнув через покосившийся забор и не отрывая носа от земли, устремляется вперед.
Этот мир населен птицами с нелепыми названиями: кукушковый шилоклювый дятел, пустынный каюк, мексиканская сойка. На пути нам попадаются агавы, чолья, тройчатый гибискус, золотистая ястребинка. Мимо нас проплывает флора, которую я видела лишь в книгах: мучнистая энцелия, просвирник, цикутовый аистник, жожоба. Нам встречаются кактусы-мутанты, растущие не наружу, а внутрь; их кривые головки напоминают извилины человеческого мозга.