– Здравствуйте, – говорю я. – Я ищу Элизабет Пешман. Я пытался дозвониться…
– Связи нет. – Охранник указывает на небольшую парковку. – На машинах туда нельзя. Я вас провожу.
Шагая за ним, я пытаюсь понять, какое учреждение запретит въезд автомобилей к главному зданию. Довольно неудобно, учитывая, что у половины жильцов артрит, а половина – и вовсе инвалиды. Мы поднимаемся на холм, и охранник тычет куда-то пальцем.
– Третий налево.
Впереди простираются бесчисленные акры крестов, звезд и обелисков розового кварца. «Наша дорогая мамочка, – написано на одном надгробии. – Мы никогда тебя не забудем. Твой любящий муж».
Элизабет Пешман мертва. У меня нет ни одного свидетеля, готового подтвердить, что тридцать лет назад Элиза Мэтьюс была алкоголичкой, как уверяет Эндрю.
– Вы, похоже, не из болтливых, – говорю я.
На могиле Элизабет, несмотря на адскую жару, стоят пусть подвядшие, но еще живые цветы.
– К ней часто приходят, – говорит охранник. – Некоторых не проведывает вообще никто, а к ней постоянно ходят бывшие ученики.
– Так она была учительницей?
Разум сразу цепляется за это спасительное слово. Учительница…
– Вы нашли то, что нужно? – спрашивает охранник.
– Похоже на то, – отвечаю я и бегом бросаюсь к машине.
Когда я приезжаю, Эбигейл Нгуйен помешивает макароны. Худощавая, с двумя тугими пучками волос, торчащими, как медвежьи уши, она приветливо улыбается мне.
– Вы, должно быть, мистер Тэлкотт, – говорит она. – Входите, пожалуйста.
Когда детский сад, куда ходила Делия, в середине восьмидесятых закрыли, Эбигейл начала давать уроки в подвале церкви. Номер ее школы был указан третьим в «Желтых страницах», трубку она взяла сама.
Мы садимся на миниатюрные стульчики, на которых выглядим сущими гигантами.
– Миссис Нгуйен, я работаю адвокатом и в данном случае представляю интересы девочки, у которой вы преподавали в конце семидесятых. Ее зовут… Бетани Мэтьюс.
– Та, которую похитили.
Я смущенно ерзаю.
– Ну, это еще предстоит выяснить… Я защищаю интересы ее отца.
– Я следила за этим делом по газетам и сводкам новостей.
Весь Феникс следил.
– Я хотел бы попросить вас, миссис Нгуйен, рассказать мне немного о Бетани.
– Хорошая была девочка. Тихая. Все всегда делала сама, сторонилась коллектива.
– А с ее родителями вы были знакомы?
Учительница на миг отводит глаза.
– Иногда Бетани приходила в садик непричесанная или в грязной одежде… Это нас насторожило. Я, кажется, даже звонила ее матери… Как ее, говорите, зовут?
– Элиза Мэтьюс.
– Да, точно.
– И что Элиза вам сказала?
– Не помню, – отвечает миссис Нгуйен.
– А что-нибудь еще об Элизе Мэтьюс вы помните?
Учительница кивает.
– Пахло от нее, как от винокурни, если вы об этом.
Я чувствую, как кровь у меня в венах начинает течь быстрее.
– Вы не сообщали в органы опеки?
Учительница явно нервничает.
– Никаких следов насилия на ней заметно не было.
– Но вы сказали, что она приходила непричесанная…
– Мистер Тэлкотт, одно дело – когда ребенка не купают ежедневно, и совсем другое – когда мать и отца пора лишать родительских прав. В наши обязанности не входит следить за личной жизнью семьи. Уж поверьте мне: я видела детей, которым родители гасили об пятки сигареты, детей, которые приходили в садик с поломанными костями и рубцами на спинах. Я видела детей, которые после занятий прятались в шкафах, чтобы родители не забрали их домой. Миссис Мэтьюс, возможно, была любительницей выпить, но свою дочь она обожала, и Бетани, очевидно, это знала.
«Очевидно, да не очевидно», – думаю я.
– Спасибо, что уделили мне время, миссис Нгуйен. – Я даю ей свою визитку, на которой карандашом приписан телефон офиса Криса Хэмилтона. – Если вспомните что-нибудь еще, пожалуйста, перезвоните.
Едва я успеваю завести мотор, как в окошко машины стучатся. Миссис Нгуйен стоит, скрестив руки на груди.
– Был один случаи, – говорит она, когда я опускаю стекло. – Миссис Мэтьюс опаздывала. Мы звонили домой, звонили и звонили, но никто не брал трубку. Я отвела Бетани в группу продленного дня, а потом сама повезла ее домой. Миссис Мэтьюс мы обнаружили на диване, она была пьяна до беспамятства… Поэтому я забрала Бетани к себе и оставила ночевать. На следующий день миссис Мэтьюс рассыпалась в благодарностях.
– А почему вы не позвонили отцу Бетани?
Ветер выпутывает прядь волос миссис Нгуйен из пучка.
– Родители как раз разводились. За неделю до инцидента мать настоятельно попросила нас не позволять отцу контактировать с ребенком.
– Почему?
– Если я не ошибаюсь, он ей угрожал, – говорит миссис Нгуйен. – У нее были основания считать, что он в любой момент может похитить Бетани.
Эндрю, похоже, похудел, хотя, возможно, виновата мешковатая тюремная форма.
– Как там Делия? – задает он стандартный вопрос.
Но на сей раз я не отвечаю. Терпение мое на исходе.
Руки я держу в карманах.
– Вы говорили, что поддались внезапному импульсу. Что это была спонтанная реакция в форс-мажорных обстоятельствах. Вы говорили, что, вернувшись за одеялом Делим, застали Элизу на диване без чувств и поняли, что пора принять решительные меры. Я правильно вас понял?
Эндрю кивает.
– Тогда как вы объясните тот факт, что угрожали похитить дочь до, собственно, похищения? – Я в отчаянии пинаю стул, который летит по конференц-залу. – О чем еще вы умалчиваете, Эндрю?
На шее Эндрю напрягаются мускулы, но он не отвечает.
– Сам я с этим не справлюсь, – говорю я и выхожу из комнаты не оглядываясь.
За тридцать дней до начала суда государство определяет список свидетелей. Я в ответ делаю то, что делал всегда: запрашиваю досье на всех, кого планирует вызвать прокурор. Это простейшее правило для обреченных адвокатов: пытайся придраться ко всему, что тебе мешает.
Конверт из почтового ящика я вытаскиваю на бегу, торопясь на слушание 404В, назначенное Эммой Вассерштайн. В ожидании приема я его распечатываю. На Делию, разумеется, никакого досье не заведено вообще, так что в руках у меня только две распечатки. Отсутствие криминального прошлого у детектива ЛеГранда, ныне пенсионера, меня не удивляет. Внимание привлекает второй отчет – досье на Элизу Васкез. Мать Делии судили за вождение в нетрезвом виде, приведшее к ДТП в семьдесят втором году.
Это, безусловно, довольно серьезное правонарушение. Имевшее место, вдобавок, когда она была беременна Ди. Будет непросто, но я все же, черт побери, постараюсь убрать Элизу со свидетельской трибуны под этим предлогом. Буду давить на ненадежность: человек, который хронически пьет, может не помнить многих подробностей и в принципе не заслуживает доверия.
Мне ли не знать…
Из-за угла появляется Эмма Вассерштайн и, завидев меня, останавливается.
– Судья еще не готов?
Я осторожно поглядываю на ее необъятный живот.
– В отличие от вас, еще нет.
Она закатывает глаза.
– Может, вам пока не сообщили, но мы уже не семиклассники.
Дверь открывается, и помощница судьи Ноубла заводит нас в кабинет.
– Он сегодня не в духе, – предупреждает она шепотом. – Кое-кто сегодня не получил своей дозы протеина.
Мы рассаживаемся и ждем позволения заговорить.
– Мисс Вассерштайн, – устало вздыхает он, – что у вас на этот раз?
– Ваша честь, мне хотелось бы включить в список следственных материалов обвинение в нападении, осуществленном Чарлзом Мэтьюсом в декабре семьдесят шестого года. Его можно отнести к мотивам преступления.