– Но, Ваша честь, это же предвзятое отношение чистой воды! – возмущаюсь я. – Мы говорим о мелкой стычке, которая произошла много лет назад и не имеет никакого отношения к предъявленным Мэтьюсу обвинениям.
– Не имеет никакого отношения? – язвительно переспрашивает Эмма. – А вы не потрудились узнать, кого ваш клиент тогда избил?
Она протягивает мне копию обвинения, которое я, получив, лишь просмотрел по диагонали, сочтя несущественным. И тут взгляд мой цепляется за имя пострадавшего: Виктор Васкез.
За полгода до похищения родной дочери и за три месяца до развода Эндрю поколотил мужчину, который впоследствии женится на его бывшей жене.
А это, по большому счету, таки мотив… А именно – месть. Еще бы, когда твоя жена трахается налево и направо, не успел ты переступить порог…
Судья собирает рассыпанные по столу бумаги в папку.
– Разрешаю, – говорит он. – Еще вопросы есть?
Эмма кивает.
– Ваша честь, мы все понимаем, что мистер Тэлкотт не сможет предоставить суду оправдательных фактов, а значит, будет строить защиту на оговоре Элизы Васкез.
Именно на этом я и планирую построить защиту.
– Я бы просила внести в протокол следующее: я искренне надеюсь, что этот суд не превратится в клеветническую кампанию просто потому, что адвокату нечем оправдать своего клиента.
Судья пристально смотрит на меня..
– Мистер Тэлкотт, не знаю, как там у вас в Нью-Гэмпшире, Но у нас в аризонских судах запрещен подрыв репутации.
– Другое дело – обычный подрыв… – бормочу я себе под нос.
– Что-что?
– Ничего, Ваша честь.
Эндрю, конечно, виноват со всех сторон, но должен же быть способ с этим совладать. Вся адвокатура работает по этому принципу: вы говорите, что клиент «невиновен», но имеете в виду, что он «виновен, только на это были причины». Затем вы беседуете с клиентом, и он снабжает вас подробностями своей несчастной жизни, призванными разжалобить присяжных.
Если, конечно, эти жалобные подробности не наскакивают на вас сами из-за каждого поворота. Я вспоминаю учительницу, рассказавшую об угрозах Эндрю; вспоминаю, с каким самодовольным видом Эмма вручила мне обвинение в нанесении телесных повреждений. Интересно, какие еще детали, способные свести все наши усилия на нет, он от меня утаил.
– У вас есть тридцать дней, чтобы вытащить кролика из цилиндра, – говорит судья Ноубл. – Почему же вы еще здесь?
Когда Эндрю входит в наш приватный зал для переговоров, я поднимаю глаза.
– Давайте внесем это в список вещей, о которых нужно сообщать адвокату, из шкуры вон лезущему, чтобы вас оправдали: этому адвокату нужно сообщать, что в драке, за которую вас когда-то судили, участвовал будущий муж вашей жены.
Он удивленно смотрит на меня.
– Я думал, ты знаешь. Его имя ведь указано в протоколе.
– Больше ни о чем не хотите упомянуть?
Он меряет меня долгим взглядом.
– Я увидел его, – признается он дрогнувшим голосом. – Я видел, как он ее трогает.
– Элизу?
Эндрю неуверенно кивает.
– Как вы вообще заподозрили неладное?
– Делил нарисовала мне мелками картинку. Когда я решил повесить ее в своем кабинете в аптеке, то заметил надпись на обратной стороне. Я подумал, что там может быть что-то важное, перевернул… И это оказалось письмо Элизы, адресованное какому-то Виктору. Мы еще были женаты. Я любил ее. – Он сглатывает ком в горле. – Тогда я спросил у Ди, где она взяла эту бумажку, и она сказала, что у мамы в тумбочке. На вопрос, знает ли она какого-нибудь Виктора, Делия ответила: «Да, так зовут дядю, который приходит спать к маме».
Эндрю встает и подходит к двери с крохотным зарешеченным оконцем.
– Она же была в это время дома! Совсем еще малышка… Однажды я специально вернулся домой пораньше и застукал их.
– И так его оприходовали, что ему пришлось наложить шестьдесят пять швов, – продолжаю я. – Эмма Вассерштайн собирается использовать этот эпизод, чтобы объяснить, почему вы похитили дочь полгода спустя. Она представит это как продуманный акт возмездия.
– Может, так оно и было… – бормочет Эндрю.
– Только, ради бога, не говорите этого в суде!
– Тогда сам выдумывай мне оправдания, Эрик. Дай мне сценарий, и я, мать твою, скажу все, что пожелаешь!
Этого, понимаю я, было бы достаточно любому адвокату: чтобы клиент согласился слушаться его во всем. Но сейчас так не получится, потому что каким бы валежником вранья я ни прикрывал эту яму, мы оба знаем глубину правды. Эндрю не хочет мне ничего рассказывать, а мне вдруг совсем расхотелось его слушать. И поэтому я вылавливаю из зыбучих песков, простершихся между нами, всего три слова:
– Эндрю, я ухожу.
Фиц пытается развести костер. Свои очки он положил на пыльную землю так, чтобы линзы поймали солнечный луч и подожгли скомканную бумагу под дужками.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я, расслабляя узел галстука на подходе к трейлеру.
– Изучаю феномен пиромании, – отвечает он.
– Зачем?
– А почему бы и нет?
Он щурится на солнце и немного сдвигает очки влево.
– Я сказал Эндрю, что отказываюсь выступать его адвокатом.
Фиц тут же вскакивает.
– Но почему?
Не сводя глаз с его лабораторной работы по воспламенению, я говорю:
– А почему бы и нет?
– Потому! – взрывается он. – Ты не можешь так поступить с Делией.
– Мне кажется, это неправильно, когда жена смотрит на мужа и думает: «Ах да, этот самый парень засадил моего отца за решетку на десять лет».
– Думаешь, когда она узнает о твоем поступке, ей будет не так больно?
– Я не знаю, Фиц, – многозначительно говорю я. Чья бы корова мычала… – Может, она узнает о твоих планах раньше.
– О каких еще планах? – Делия появляется из трейлера и обводит нас подозрительным взглядом. – Что происходит?
– Я просто пытаюсь убедить твоего жениха не быть таким придурком, – отвечает ей Фиц.
– Не лезь не в свое дело, – хмурюсь я.
– Сам скажешь? – дерзко предлагает он.
– Конечно. Фицу заказали статью о суде над Эндрю.
И я тут же чувствую себя именно придурком.
Потрясенная Делия отступает назад.
– Это правда?
Фиц в ярости, лицо его багровеет.
– Лучше спроси у Эрика, чем он сегодня занимался!
С меня хватит! Я валю Фица на землю, очки его отлетают в пыль. С тех пор как мы последний раз дрались (а было это много лет назад), Фиц стал заметно сильнее. Не ослабляя железной хватки, он тычет меня лицом в гравий. Упершись локтем ему в живот, я кое-как высвобождаю руку… И тут звонит мой мобильный.
Это помогает мне вспомнить, что я уже не глупый подросток, хотя и веду себя соответственно.
– Тэлкотт! – рявкаю я, не узнав номер.
– Это Эмма Вассерштайн. Я просто хотела уведомить вас, что приглашу еще одного свидетеля. Его зовут Рубио Грингейт. Это он продал вашему клиенту два комплекта фальшивых документов в семьдесят седьмом году.
Я ухожу за трейлер, чтобы Делия не слышала нашей беседы.
– Нельзя вытаскивать свидетелей, как тузы из рукава, – с сомнением в голосе замечаю я. – Я опротестую ваше прошение.
– Никаких тузов я ниоткуда не вытаскиваю. У вас есть еще две недели. Завтра утром у вас на столе будет лежать полицейский протокол нашего с ним разговора.
Значит, сторона обвинения представит свидетеля, который подтвердит личность похитителя, а присяжных – уж не знаю почему – всегда убеждают показания свидетелей, какие бы неточности они ни допускали. Я уже открываю рот, чтобы сказать Эмме, что мне плевать, что я снял с себя полномочия, но вместо этого жму кнопку «отбой» и возвращаюсь к Делии.
Она осталась одна – оскорбленная, с занозой в сердце. Не каждый день узнаешь, что человек, которому ты безгранично доверял, врал у тебя за спиной. Для нее же это уже становится привычным делом.
– Я послала Фица к черту, – тихо говорит она, – И согласилась, чтобы он процитировал меня двадцатым кеглем. Надо было раньше догадаться, что он не просто так сюда приехал.