Луиза раскрывает ладонь, и монеты сыплются дождем.
– И представьте себе, – говорит она, кривясь в горькой усмешке, – сейчас я работаю в банке.
Мы с Софи стоим на краю Второй Месы, и по нашим лицам скользит тень парящего в небе ястреба.
– Это значит, – поясняю я, – что Рутэнн здесь больше нет. Софи поднимает на меня удивленный взгляд.
– Она теперь там, где дедушка?
– Нет. Дедушка вернется, – говорю я, хотя не уверена, что это так. – А когда человек умирает, он уже не возвращается. Никогда.
– Я не хочу, чтобы Рутэнн уходила.
– Я тоже, Соф.
Меня одолевает жгучее желание подхватить ее на руки, стиснуть и не выпускать. И я не противлюсь ему. Она обвивает меня тоненькими ручонками и прижимается губами к моему уху.
– Мамочка, – говорит она, – я хочу всегда быть рядом с тобой.
А я говорила это своей матери?
Услышав за спиной шаги, я оборачиваюсь и вижу Фица, нерешительно направляющегося к нам. Он боится нам помешать.
– Спасибо, что приехал, – говорю я, и слова получают твердыми, деревянными.
– Я перед тобой в долгу, – отвечает Фиц.
Я опускаю глаза. Он не спрашивает, что случилось, не спрашивает, почему я позвонила ему, а не Эрику. Он понимает что сейчас я не готова это обсуждать.
– Я помню, что послала тебя к черту, – говорю я. – Но я рада, что ты меня не послушался.
– Делия, эта статья…
– Знаешь что? – говорю я, с трудом удерживаясь от слез. – Сейчас мне журналист не нужен. А вот друг пригодился бы.
Пристыженный, он опускает голову.
– У меня есть рекомендательные письма.
Я слабо улыбаюсь, и между нами снова перекинут хлипкий мостик.
– Если честно, – говорю я, – мы получили только ваше резюме.
Едва мы успеваем сесть в машину, как начинается снег – настоящее чудо природы. Собаки лают и прыгают, неуклюже скользя; дети выбегают из домов и ловят снежинки на язык. Дерек и Вильма оставляют похоронные хлопоты и молча смотрят на небо. Друг другу, да и всем обитателям Сиполови, они скажут, что снег – доказательство того, что Рутэнн благополучно добралась до Мира Духов.
Но я думаю, что этот знак адресован и мне тоже. По мере того как мы приближаемся к Фениксу, снег становится все гуще. Он укутывает капот, и ветровое стекло, и пустые плоскогорья, и шоссе, пока все вокруг не становится белым, как платье невесты из племени хопи. Белым, как зимнее утро в Нью-Гэмпшире. В детстве я, бывало, часами стояла у окна и наблюдала, как снег запорашивает дома, словно волшебник накрывает их своим шарфом. Несложно было вообразить, как под этим шарфом все исчезает: кусты и кирпичные дорожки, футбольные мячи и живые ограды, заборы и разметка на асфальте. Несложно было вообразить, что когда волшебник сдернет свой шарф, то весь мир родится заново.
Фиц, по-моему, ничуть не удивляется, когда слышит мою просьбу. Он остается на стоянке с Софи и Гретой, задремавшими на заднем сиденье.
– Не спеши, – напутствует он меня.
И я вхожу в здание тюрьмы.
Кроме меня, там всего один посетитель. Отец садится за плексигласовой стеной и берет трубку.
– Все в порядке?
Я рассматриваю его: тюремная роба, повязка на левой руке, свежий шрам на виске. Его пробирает нервная дрожь, он постоянно оглядывается, как будто ждет нападения со спины. И это он спрашивает у меня, все ли в порядке!
– Ох, папочка…
И из глаз льются слезы.
Отец сжимает руку и ловким движением фокусника достает из кулака пучок бумажных салфеток. Только через несколько секунд он понимает, что не сможет передать их мне. Он грустно улыбается.
– Этому фокусу я еще не научился.
Когда мы показывали представления в доме престарелых, отцу приходилось уговаривать меня помочь ему с исчезновением. Он объяснил мне, как этот трюк работает на самом деле («Чего не видят, в то не верят»), но я все равно верила, что, как только черная завеса опустится, пропаду навсегда. Я так переживала, что он прорезал для меня крохотное отверстие в занавеске. Если я смогу за ним присматривать, сказал он, то уж точно не исчезну.
Я и забыла об этом отверстии и вспомнила только сейчас. И задумалась, помнила ли я, пускай на подсознательном уровне, как мы сбежали из дому. Ведь даже в шесть лет я не могла до конца поверить, что он вернет меня обратно.
Возможно, если бы день не выдался таким кошмарным я по дороге домой заметила бы, что Фиц говорит все меньше и меньше. Но я была полностью поглощена мыслями о Pутэнн и об отце. Паника настигает меня только тогда, когда мы останавливаемся у трейлера и я вижу припаркованную машину Эрика. Два дня назад – хотя кажется, что все двести – я оставила его в больнице, разозлившись на то, что он добросовестно выполнял свою работу.
– Зайди первым, – прошу я Фица. Я не помню случая, когда обратилась бы за помощью к кому-то другому. – Прими на себя первый удар.
– Не могу.
– Пожалуйста! – Я поворачиваюсь и смотрю на заднее сиденье, где Софи сонно посапывает у собаки под боком. – Можешь ее занести…
Фиц смотрит на меня, но по лицу его невозможно понять, о чем он думает.
– Не могу. Я занят.
– Чем?
Он вдруг вспыхивает, и это настолько не похоже на Фица, что я в ужасе отшатываюсь.
– Черт возьми, Делия, я проехал шестьсот миль, а ты даже не пыталась поддержать разговор!
Щеки мои заливает румянцем.
– Прости. Я думала…
– Что? Что мне больше нечем заняться? Что у меня нет своей жизни? Что мне приятнее возить тебя к черту на рога, чем заниматься вот этим?
С этими словами он обхватывает мое лицо руками и неумолимо, как магнит, притягивает меня к себе. Наши губы смыкаются грубо, с горечью; щетина царапает мне кожу, и жжение от этого чем-то напоминает раскаяние.
Он не Эрик, поэтому губы наши движутся в непривычном ритме. Он не Эрик, поэтому мы сталкивается зубами Он держит ладонь у меня на затылке, как будто боится, что я исчезну. Сердце мое бьется с невероятной силой.
– Мамуля!
Фиц отпускает меня, и, обернувшись, мы видим, что Софи с любопытством глядит на нас.
– О господи… – бормочет он.
– Софи, солнышко, – быстро нахожусь я, – тебе просто приснился сон. – Я неловко вылезаю из машины и так же неловко беру дочь на руки. – Иногда забавные вещи видишь во сне, правда?
Она снова обмякает у меня на плече. Из машины выскакивает Грета. Фиц уже тоже успел выйти.
– Делия…
В трейлере зажигается свет, открывается дверь. По алюминиевой лесенке спускается в одних трусах Эрик. Он берет у меня Софи как товар, за который внес плату.
Прежде чем я успеваю что-то сказать, ночь взрывается ревом мотора. Это Фиц, подняв облако пыли и гравия, уносится прочь.
– Звонила сестра Рутэнн. Хотела узнать, как ты добралась, – тихо, чтобы не разбудить Софи, говорит Эрик. – Она мне обо всем рассказала.
Я молчу. Он укладывает Софи в кровать и закутывает ее в одеяло. Потом закрывает дверь в крохотную спальню и кладет руки мне на плечи.
– Ты в порядке?
Я хочу рассказать ему о резервации ходи, где земля у тебя под ногами готова в любой момент рассыпаться. Хочу рассказать о том, что совы умеют предсказывать будущее. Хочу рассказать, что чувствуешь, когда с высоты в двадцать этажей летит человек, а на небе тучи складываются в его силуэт.
Я хочу извиниться.
Но вместо этого я только безутешно рыдаю. Эрик опускается на корточки и обнимает меня.
– Ди, – просит он чуть позже, – ты можешь пообещать мне одну вещь?
Я отстраняюсь, решив, что он, как и Софи, видел нас в машине.
– Какую?
Он сглатывает ком в горле.
– Что я не стану таким, как твоя мать.
Сердце у меня сжимается.
– Эрик, ты больше не будешь пить.
– Я не о выпивке, – говорит он. – Я просто боюсь потерять тебя, как потеряла она.