– Ты, похоже, считаешь, что в суд нужно идти в полосатом костюме и в гетрах.
– Только если тебя зовут Аль Капоне.
Нашей беседе мешает влетевший в камеру Твитч.
– Я сейчас не торгую! – цыкает на него Компактный.
Глаза наркомана бегают из стороны в сторону.
– Я оказываю тебе услугу, старик, – говорит Твитч. – И ты мог бы сделать это мне в ответ.
Он хочет обменять какие-то сведения на бесплатный децл. Компактный выжидающе скрещивает руки на груди.
– Слушаю.
– Я сегодня утром был в госпитале и услышал, как один вертухай говорил… Он сказал, что они воспользуются стулом «Босс».[27]
– Почему я должен тебе верить?
Твитч пожимает плечами.
– Не я ношу в жопе пулю.
– Если я вернусь из суда и то, что ты сказал, окажется правдой, – говорит Компактный, – ты свое получишь.
После обещания новой дозы Твитч как на крыльях вылетает из нашей камеры.
– Придется спрятать пулю здесь.
Я смотрю на него как на сумасшедшего. Если мы оба покинем камеру и присматривать за нашим сокровищем будет некому, нужно взять его с собой – и все тут.
– Если Твитч не сбрехал, сегодня нас не просто разденут, а еще и усадят на стул-металлодетектор.
Компактный лезет под нижнюю койку и ковыряет цемент между кирпичами. За несколько минут ему удается сделать дыру, в которую легко поместится пуля двадцать второго калибра. Он встает, достает тюбик зубной пасты и банку слабительного. Смешивает компоненты в раковине, набирает пригоршню…
– Стой на шухере, – говорит он и снова лезет под койку, на сей раз чтобы замазать щель.
Из здания суда обратно в тюрьму нас с Компактным ведут вместе, сковав одними наручниками. Говорит он меньше обычного, как будто чем-то напуган. Печально, но факт: как бы паршиво не было в тюрьме, реальность, с которой сталкиваешься в суде, гораздо ужаснее. Я не успел еще распробовать горечь своей участи, а Компактный сегодня проглотил таблетку целиком.
– Так что, – пытаюсь я взбодрить его, – прикинешься О. Джеем Симпсоном?
Он оглядывается через плечо.
– Ага. Они у меня с рук кормятся.
– А надеть окровавленную перчатку на эту руку сможешь?
Компактный смеется. Прежде чем запустить на блок, нас снова раздевают и обыскивают. Улегшись на нижнюю койку, я прислушиваюсь к шорохам в коридоре: охранники выходят на осмотр. Ближе к вечеру привычный уровень шума значительно возрастает: в общей комнате заключенные кричат друг на друга и лупят картами о металлическую столешницу, телевизор блеет что-то невнятное, сливные бачки урчат, в душах журчит вода.
Компактный садится на табурет, зажав ладони между коленями.
– Адвокат говорит, мне светит лет десять, – говорит он. – Через десять лет моему мальчишке будет ровно столько же, сколько было мне, когда меня приняли в банду.
Мне нечего сказать. Мы оба знаем, что как бы ни пытались обогнать прошлое, оно всегда пересекает финишную прямую первым.
– Эй, старик, сделай одолжение – проверь эти хреновы кирпичи.
Я становлюсь на четвереньки и заползаю под нижнюю койку. Едкий запах мяты и пороха, просыпанного на цементный пол ощущается раньше, чем я вижу дыру в стене.
А затем следует выстрел.
Он громче, чем вы думаете. Он эхом отлетает от стен, и я глохну. Объятый ужасом, я выбираюсь из-под койки и едва успеваю поймать Компактного, рухнувшего с табурета. Глаза е закатываются; меня заливает его кровью.
– Кто это был?! – кричу я в моментально собравшуюся толпу. Я пытаюсь различить стрелка, но робы сливаются воедино.
Компактный давит на меня грудой веса и неописуемого отчаяния. «Что это такое: слева черное, справа белое, а всюду – красное?» – вспоминаю я шуточную загадку, однажды рассказанную Софи. Я не помню разгадку, но придумываю свою: «Негр, умирающий в тюрьме, и белый, наблюдающий за ним».
Я слышу потрескивание радио, по всей тюрьме звучат позывные. «Требуется подкрепление в блоке 32В. Ранен заключенный. Всем офицерам на уровнях два и три немедленно ответить блоку 32В. Дэвид, как понял?» – «Вас понял. 1017». – «Закрыть камеры в блоке В».
Со стальным скрежетом двери закрываются.
Меня оттаскивают от Компактного, спрашивают, не ранен ли я, смотрят на мою грудь, на плечи – на те места, которые залиты кровью Компактного. Руки мне заламывают за спину и застегивают в наручники, после чего ведут в призрачный город под названием «восточная общая комната».
В суматохе никому и в голову не пришло выключить телевизор. На рецепты Эмерила накладывается вопль «Наберите 911!». Грудной голос, говорящий «Надавите чуть сильнее», перемежается с шумом шагов парамедиков.
– Очень, очень, очень острое блюдо! – предупреждает Эмерил.
Компактного отвезут в больницу «Добрый самаритянин», это ближайший травмопункт.
– Эй! – кричу я, когда его проносят мимо на носилках. – Он будет жить?
– Он уже умер, – отвечают мне. – Будто сам не знаешь.
Подняв глаза, я вижу перед собой высокого, хорошо одетого чернокожего мужчину с пристегнутым к поясу значком следователя. Он рассматривает мою форму, заляпанную кровью Компактного, и я понимаю: как и все негры в тюрьме Мэдисон-Стрит, он считает меня убийцей.
Отдел по расследованию убийств находится на перекрестке Тридцать пятой улицы и Дуранго. Меня заставляют ждать, пока детективы не допросят всех, кто находился в тюрьме: от надзирателей и негров, видевших, как пару дней назад мы с Компактным подрались, до Фетча – белого мальчишки, смотревшего, как я выблевываю пулю.
Человек, который это сделал, понимал, что никто не поверит в тюремную дружбу между белым и черным; Человек, который это сделал, понимал, что черные свалят вину на меня, – в конце концов, все знают, что его убила моя пуля. И белые в кои-то веки согласятся с ними.
Человек, который это сделал, пытался покарать нас обоих.
Детектив Райделл подключил меня к хитроумной машине, анализирующей голос. Это что-то вроде полиграфа, только работает точнее: измеряет не физиологические реакции на стресс, а микроколебания в частоте голоса, не слышные уху. Колебания возникают только тогда, когда человек лжет. Во всяком случае так сказал детектив.
– Сегодня утром я принял душ, – говорю я. – Я же знал, что меня поведут в суд.
– В котором часу это было?
– Не знаю. Около восьми. – Я не рассказываю ему о Твитче, о полостном досмотре и о дырке в кирпиче, куда мы с Компактным спрятали пулю. – Потом читал, пока не пришло время уходить.
– Что вы читали?
– Какой-то роман из тюремной библиотеки. Дэвид Балдаччи.
Райделл скрещивает руки на груди.
– И в промежутке между восемью пятнадцатью и одиннадцатью часами вы ничем не занимались?
– Ну, может, в туалет сходил.
Он меряет меня недоверчивым взглядом.
– Поссать или посрать?
Я провожу ладонью по лицу.
– А вы могли бы объяснить, как это поможет узнать, кто убил Компактного?
Райделл тяжело выдыхает.
– Послушайте, Эндрю. Войдите в мое положение. Вы образованный человек, на тридцать лет старше жертвы. Вы не рецидивист. И при этом вы уверяете, что подружились с этим парнем. Что у вас нашлось нечто общее.
Я вспоминаю, как Компактный рассказывал о своем сыне.
– Да.
Продолжительная пауза.
– Эндрю, – наконец нарушает ее Райделл, – помогите мне помочь вам. Как мы можем доказать, что этого парня убил кто-то другой, а не вы?
В кабинет стучат, и Райделл, извинившись, выходит побеседовать со следователем. Как только за ним закрывается дверь, я опускаю взгляд на свою рубашку. Кровь уже подсыхает. А сыну Компактного кто-нибудь позвонил? Они, наверное, даже не знают, как его найти.
Дверь снова открывается. Заходит Райделл с непроницаемым, как матовое стекло, лицом.
– В шкафу твоего приятели нашли самопал. Комментарии есть?
Я так и вижу этот самопал, спрятанный среди лекарств и прихваченной из столовой еды. Он должен был предотвратить случившееся. Я думал, что его тоже украли, но кто-то, по-видимому, смастерил еще один.