– Она плакала. Ну, думаю, поздно уже и все такое…
– И что в этой связи предпринял ее отец?
Грингейт ухмыляется.
– О, это было прикольно! Он стал показывать фокусы. Вытаскивал у нее из уха монетку и все такое.
– А девочка что-нибудь говорила?
Он на секунду задумывается.
– После того как мы все подписали и он мне отбашлял, он сказал девочке, что они играют в такую игру. И теперь у всех новые имена. Сказал, что ее теперь будут звать Делия. А она спросила, когда они позвонят маме.
Пока Эмма держит очередную драматическую паузу, я пытаюсь представить себе ту девочку. Ту девочку, которой я некогда была и которую не успела узнать. Я примеряю слова, брошенные Рубио, на собственном языке. Но сейчас я запросто могла бы стать членом суда присяжных: я ничего не помню, и все, что он говорит, звучит впервые.
Почему какие-то воспоминания исчезают в небытии, а другие остаются за семью замками?
– Мистер Грингейт, вы неоднократно представали перед судом. В вашем «послужном» списке имеется несколько краж, а однажды вас арестовали за подделку документов.
Он разводит руками.
– Профессиональный риск!
– Вы сидели в тюрьме или находились в камере предварительного заключения двадцать восемь лет назад, когда Бетани Мэтьюс пропала без вести?
– Нет, я работал.
– В данный момент, мистер Грингейт, вам инкриминируют мелкое хищение персональных данных в штате Нью-Йорк.
– Ага.
– Находились ли вы под стражей до прибытия сюда.
– Да.
– Вам были обещали какие-либо послабления за дачу показаний на сегодняшнем суде?
Он улыбается.
– Прокурор сказал, что мне скостят срок.
– В свете этих обстоятельств, мистер Грингейт, объясните, пожалуйста, суду, почему мы должны вам верить.
– Я знаю об этих мертвецах то, что в некрологах не печатают, – говорит он. – Мне нужно было заверить копии свидетельств о рождении, когда мне за них заплатили.
Мистер Грингейт, – Эмма подносит ему бумагу, – вам это знакомо?
Грингейт присматривается к бумаге.
Это копия настоящего свидетельства о рождении. Того, что я смастерил для девочки.
– Вы могли бы прочесть вслух выделенные строчки?
Он кивает.
– Корделия Линн Хопкинс, – читает он. – Расовая принадлежность: афроамериканка.
В обеденный перерыв я говорю Эрику, что мне нужно съездить выпустить Грету, но вместо этого оставляю машину на парковке и иду пешком на восток. На каждом перекрестке я, как она и велела, задерживаю дыхание, а завидев тень, закрываю глаза.
Первым водоемом на моем пути оказывается канал, идущий через весь Феникс из реки Колорадо. Я вспоминаю слова Рутэнн: каналы в городе проложили еще индейцы пуэбло, а пользуются ими до сих пор. Это кажется мне добрым знаком, поэтому я разуваюсь и сажусь на берегу.
В руке я сжимаю крохотный мешочек mojo. Внутри него щепотка белого перца, немного шалфея, тертый чесок и стручок острого перца, а также крошки табака, иголка кактуса и камень «тигровый глаз». Мама говорит, что последние четыре ночи все это лежало у нее под подушкой, но для достижения нужного эффекта поработать должны мы обе.
Между пальцами моих ног просеивается мутная вода. Я попеременно поворачиваюсь на все четыре стороны света. «Если ты там, Рутэнн, – думаю я, – мне сейчас пригодилась бы твоя помощь».
– Беспорочная Святая Марта, – говорю я, чувствуя себя круглой идиоткой, – убей дракона этой напасти.
Я раздираю швы на мешочке – и его содержимое летит по ветру, прежде чем осесть на поверхности воды. Камень идет ко дну, а вот дальнейший путь порошка проследить труднее.
Но я смотрю, пока не исчезает последнее пятнышко, – таково было указание. Затем складываю кусочек красной ткани и прячу его в лифчике, где он и пролежит, пока луна не попросит его вернуть.
Закончив с mojo, я обуваюсь и иду пешком обратно к зданию суда. Не то чтобы я верила, нет. Просто, как это часто случается, я не могу позволить себе роскошь безверия.
По окончании слушания Эрик едет в офис готовиться к завтрашнему процессу. Фиц идет со мною забирать Софи из садика и предлагает после этого где-нибудь перекусить. Но я боюсь оставаться с ним наедине, не знаю, как себя вести.
– Давай как-нибудь в другой раз, – говорю я нарочито беспечно и тороплю Софи к выходу, пока Фиц не успел ничего возразить.
И тут же напарываюсь на засаду репортеров. Звездопад вспышек ослепляет меня. Этого оказывается достаточно, чтобы я поняла, что в данный момент больше всего на свете хочу оказаться в нашем розовом трейлере.
На обед я делаю бутерброды с арахисовым маслом и джемом. Поев, Софи принимается рисовать синих китов, русалок и прочих обитателей морского дна, а я засыпаю.
Снится мне, что на шее у меня ошейник, а Грета держит меня на поводке. Она хочет, чтобы я что-то нашла, но я понятия не имею, что мы ищем.
Проснувшись, я в кои-то веки думаю не о папе. Солнце уже наполовину вышло из-за горизонта, и трейлер залит жутковатым оранжевым светом, как будто, пока я спала, Софи выкрасила стены и потолок. На полу я вижу разбросанные картинки, но ее нет.
– Соф! – зову я, приподнявшись.
Открываю дверь в ванную – и там ее нет. Проверяю спальню.
– Софи?
Я заглядываю под кровать, в плетеную корзину для белья, в кухонные шкафы, в холодильник – во все места, где ребенку может вздуматься сыграть в прятки. Выйдя на улицу, я слышу лишь отдаленный рокот машин, да еще кое-где изредка гавкнет пес.
– Софи Изабель Тэлкотт, – кричу я, чувствуя, как бешено бьется сердце, – немедленно выходи!
Взгляд мой падает на темный трейлер Рутэнн, где Софи так часто бывала в последний месяц.
Грета вылезает из-под крыльца, где пряталась от солнца. Она поднимает голову и скулит.
– Ты знаешь, где она?
Я стучу в двери соседям, с которыми не удосужилась даже познакомиться, и спрашиваю, не видели ли они Софи. Я снова проверяю все укромные уголки розового трейлера. Я опять выхожу во двор и что есть мочи выкрикиваю ее имя.
Ведь совсем несложно забрать маленькую девочку, оставленную без присмотра.
Я внезапно слышу голос своей матери, вопрошающей со свидетельской трибуны: «Но вот вы… вы можете не кривя душой сказать, что ни разу в жизни не совершали ошибок?»
Я дрожащей рукой вытаскиваю из сумочки мобильный и набираю номер Эрика.
– Софи с тобой?
Я по голосу слышу, что отвлекаю его от важных дел.
– Да что ей делать в офисе?
– Она пропала, – говорю я, глотая слезы.
Он, видимо, отказывается мне верить.
– Как это пропала?
– Я заснула, а когда проснулась… ее нигде не было.
– Вызывай полицию! – приказывает Эрик. – Я еду домой.
Полицейские спрашивают, какого Софи роста, сколько она весит. В синей она была футболке или в желтой. Помню ли я, какой фирмы у нее кроссовки.
Их вопросы затягиваются петлей у меня на шее. Я не знаю правильных ответов. Я не помню, когда она носила голубую футболку – сегодня или на прошлой неделе. Я давно не измеряла ей рост и не взвешивала ее. Я знаю, что кроссовки у нее розовые, а вот какой фирмы – вылетело из готовы.
Подробности, в которые я могу их посвятить, не помогут найти пропавшего ребенка, но они вытатуированы у меня на сердце. Ямочка у Софи только на одной щеке. Между передними зубами у нее щербинка. На спине – родинка. Я помню голос, которым она зовет меня среди ночи; помню, как сверкает на солнце камень, который она всегда носит в кармане. Насчет роста я могу сказать одно: когда она сидит у меня на плечах, то достает до дверной коробки. Вес ее – ровно столько, сколько не хватает сейчас в моих объятиях.
На все вопросы отвечает Эрик. Галстук он снял, но костюм, в котором он пришел в суд, еще на нем. Я замечаю соседей, наблюдающих за нами в окна и с крылец своих трейлеров. Знают ли они, кто мы? Понимают ли, насколько это горькая ирония судьбы?
Детектив, беседующий с Эриком, откладывает блокнот.