На то, чтобы дойти до трибуны, у Ирвинга Баумшнагеля уходит добрых семь минут, и все потому, что он слишком упрям, чтобы принять помощь пристава. Эрик, не сводя глаз со старого осла, наклоняется ко мне:
– Вы уверены, что он справится?
Ирвинг жил в нашем доме престарелых, и Эрик намерен использовать его как свидетеля для «определения морального облика подсудимого».
– Он гораздо сильнее, чем может показаться.
Эрик вздыхает.
– Мистер Баумшнагель, – говорит он, вставая, – как давно вы знаете мистера Хопкинса?
– Почти тридцать лет, – не без гордости отвечает Ирвинг. – Мы вместе заседали в плановой комиссии Векстона.
Он успел подготовить дом престарелых как раз к тому моменту, как мне пора было заселяться.
– Расскажите, пожалуйста, о его участии в общественной жизни.
– Он всегда ставит интересы других выше собственных. Он отстаивает справедливость в тех случаях, когда другие давно бы уже махнули рукой. Взять тех же стариков. Или бедные семьи, которых у нас в Векстоне тоже хватает. Всем на них наплевать, все притворяются, будто этих людей и вовсе нет, а Эндрю раздавал им еду и одежду.
– Вы знакомы с Делией Хопкинс? – спрашивает Эрик.
– Конечно.
– По-вашему, какие уроки ей преподал отец?
– О, это простой вопрос. Взять хотя бы ее профессию: она ищет людей! Вряд ли она стала бы этим заниматься, если бы не видела, какой отзывчивый у нее отец.
– Спасибо, мистер Баумшнагель, – говорит Эрик и присаживается возле меня.
Прокурор принимает боевую стойку.
– Вы говорили, что подсудимый всегда ставил интересы других выше собственных.
– Именно так.
– Значит, можно сказать, что он принимал во внимание чувства других людей.
– Разумеется.
– Что он понимал, кто нуждается в помощи?
– Да.
– Кому нужно передохнуть?
– Конечно.
– Кому нужен шанс начать жизнь заново?
– Если бы вам нужен был этот шанс, он бы вам его предоставил, – заверяет Ирвинг.
– Значит, подсудимый всегда был готов дать человеку возможность исправиться?
– Вне всякого сомнения.
– В таком случае, – задумчиво говорит прокурорша, – он и впрямь стал другим человеком.
Папочка, говорила ты, посмотри на мои косы. Посмотри, какой страшный комариный укус, я страшнее в жизни не видала. Смотри, как я умею стоять на руках, какие я готовлю бутерброды с яйцом, как я рисую. Смотри, какой я тебе сделала подарок, какую хорошую оценку я получила в школе. Смотри, с какой радостью меня взяли в колледж. Смотри: диплом, УЗИ, внучка. Я при всем желании не упомнил бы всего, что ты хотела мне показать. Я просто помню, что ты просила меня взглянуть.
Поразительно, как мало изменилась Эбигейл Нгуйен за эти годы. Словно всего пару лет назад Бетани ходила к ней в детский садик. Маленькая спокойная женщина сидит на месте свидетеля, чинно сложив руки на коленях, и отвечает на вопросы Эрика.
– Это была умная, милая девочка. Но после развода родителей она иногда приходила… и я с первого взгляда понимала, что она не завтракала. Она по три дня ходила в одной и той же одежде, волосы у нее были растрепаны и никто не удосуживался их расчесать.
– Вы говорили об этом с Бетани?
– Да. Она обычно отвечала, что мама спала и поэтому она сама приготовила себе завтрак и причесалась.
– Как она добиралась до садика?
– Мать привозила ее на машине.
– Элиза Мэтьюс никогда не вызывала у вас подозрений?
– Ну, порой она выглядела… скажем так, неважно, И от нее часто пахло алкоголем.
– Миссис Нгуйен, – продолжает Эрик, – а с отцом Бетани вы это обсуждали?
– Да. Я точно помню, как однажды Элиза Мэтьюс не приехала за дочкой после занятий. Мы разрешили девочке остаться в группе продленного дня и позвонили отцу на работу.
– И как он отреагировал?
– Его очень огорчило и рассердило поведение жены. Он сказал, что все уладит.
– И что произошло потом?
– Бетани ходила в садик еще три месяца. А потом вдруг перестала.
Я носил тебя на плечах, чтобы тебе было лучше видно, и думал, что готов пойти на все, лишь бы всегда носить тебя на плечах. Я запишусь в тренажерный зал. Начну тягать гантели. Я ни за что не признаюсь, что ты уже слишком тяжелая и взрослая для этих забав.
Мне и в голову не приходило, что когда-то ты сама попросишься слезть.
– Значит, – говорит прокурор, – она просто исчезла?
– Да, – отвечает миссис Нгуйен.
– Хотя детям лучше не прерывать образовательный процесс, правда?
– Да.
– Итак, миссис Нгуйен, вы сказали, что трехлетняя девочка приходила в садик непричесанной.
– Да.
– И что порой она была голодна.
– Да.
– И носила одну и ту же одежду по три дня.
– Да.
Прокурор пожимает плечами.
– Разве нельзя сказать то же самое о каждом четырехлетнем ребенке?
– Можно, но это были не единичные случаи.
– Вы как педагог обращались когда-нибудь в органы социальный защиты?
– К сожалению, да. Закон обязует нас сообщать о случаях насилия над детьми. Если мы считаем, что ребенок находится в опасности, то тут же ставим их в известность.
– И тем не менее вы не сочли нужным сообщить им об Элизе Мэтьюс, – заключает Эмма. – У меня все.
В детстве ты больше всего любила играть с животными. Плюшевые или набитые полистироловыми шариками, гигантские или крохотные – неважно, лишь бы их можно было расставить по всему дому согласно какому-то хитрому плану. Ты была не из тех детишек, которые любят просто «играть в ветеринара». Нет, ты предпочитала, например, спасать горного льва, застрявшего на вершине Эвереста, но на полпути ездовая собака ломала лапу и ты должна была выбирать, делать ей операцию в полевых условиях или продолжать восхождение к несчастному хищнику. Ты таскала бинты из аптечки в доме престарелых и разбивала медпункт под обеденным столом. Роль горного льва исполняла плюшевая кошка, спрятанная под диваном на чердаке, а в ванной хранились твои «хирургические инструменты» – пинцеты и зубочистки. Я наблюдал за твоими играми и думал, наделена ли ты врожденным даром преображать мир или это я тебя научил.
На обратном пути в тюрьму все мое тело отчаянно сопротивляется; я отталкиваюсь, как магнит, который приближают к другому. Но сразу по прибытии надзиратель сообщает, что ко мне пришли. Я ожидаю увидеть Эрика, прибывшего репетировать завтрашние показания до тех пор, пока я не превращусь в смазанный машинным маслом автомат, но меня ведут не в конференц-зал для переговоров с адвокатами, а в главную комнату для свиданий. Лишь приблизившись к самому стеклу, я узнаю свою гостью – это Элиза.
Ее волосы струятся черным водопадом. На левой ладони и на запястье у нее что-то написано.
– Хоть что-то в жизни не меняется, – тихо говорю я.
Она следует за моим взглядом.
– А, это… Мне нужна была шпаргалка для дачи показаний. – Когда она улыбается, тесная кабинка, в которой я сижу, наполняется жаром. – Рада тебя видеть. Жаль, что в таких условиях…
– Да, я бы выбрал другое место.
Она опускает голову, а когда поднимает снова, лицо ее залито краской.
– Ты, похоже, неплохо жил в Векстоне. Эти старики… они обожают тебя.
– Хоть кто-то… – отшучиваюсь я, но шутка не находит понимания.
Я перевожу взгляд с завитков ее волос на чуть кривоватый резец – благодаря этим мелким дефектам она когда-то казалась мне еще красивее. И почему она отказывалась это понять?
– Ты выглядишь потрясающе! – бормочу я. – Знаешь, за двадцать восемь лет я так и не встретил другого человека, который отвечал бы персонажам фильмов или переставал ставить знаки препинания, потому что они портят красоту букв.