– Эрик, – говорю я, – я все вспомнила!
X
Лишь память приводит нас обратно к дому.
Эрик
Память в судебной системе США не на самом хорошем счету. Какое-то время «восстановленная память» была в моде, и взрослые люди ходили к психотерапевтам, которые сеяли в их душах зерна несуществующих травм. Сотни человек заявляли, что у них больше нет сил молчать, и обвиняли школьных учителей в растлении и сатанизме. И эти «воспоминания» можно было присовокуплять к делам и рассматривать как достоверные факты. Однако к середине девяностых волна схлынула. Судьи отвергали «восстановленные воспоминания» и требовали других улик.
Мы со сбором улик опоздали на двадцать восемь лет.
И все-таки это новые доказательства, и разрази меня гром, если я ими не воспользуюсь. Делия составила целый список воспоминаний, которые повалили лавиной, стоило задеть один камешек. История о лимонном дереве. Трусы Виктора с синими рыбками. Как он садился на краешек кровати и, задрав ей ночнушку, массировал спину. Как он просил ее снять трусики и потрогать себя.
Мне нужно относиться к этим сведениям, как к любой другой полезной информации. Если я задумаюсь, мне захочется кого-то убить.
Я посылаю Эмме в роддом цветы с запиской: «Делия начала вспоминать, как он ее домогался. Считайте это официальным предупреждением». Два дня спустя она оспаривает свидетельства Делии и требует обоснованного подтверждения.
Мы находимся в зале суда, но процесс закрытый: только судья, адвокат и прокурор, ни журналистов, ни присяжных. Эмма одета в платье для беременных, но оно уже явно провисает в районе живота.
Элисон Реббард, свидетельница со стороны обвинения, – эксперт по вопросам памяти, сотрудничает с несколькими университетами Лиги Плюща. Тонкие черты ее лица акцентируют очки в розовой проволочной оправе. К трибуне свидетеля она привыкла не меньше, чем к университетской.
– Доктор Реббард, – спрашивает Эмма, – по какому принципу работает память?
– Мозг не способен помнить все, – говорит она. – Ему просто не хватает объема для сохранения информации. Мы забываем все, что с нами происходит, даже события, когда-то казавшиеся нам значительными. А то, что таки запоминается… оно, знаете ли, не похоже на видеозапись. Фиксируются только минимальные частицы информации, и когда мы их воспроизводим, то разум, исходя из нашего жизненного опыта, автоматически заполняет пробелы. Память – это воссоздание, на которое влияет наше настроение, внешние обстоятельства и сотни других факторов.
– Значит, со временем воспоминания могут преображаться?
– Чаще всего так и происходит. Но, что интересно, мутации эти сохраняются. При последующих вызовах воспоминания приходят уже искаженными.
– Значит, какие-то воспоминания соответствуют действительности, а какие-то – нет?
– Верно. А некоторые – лишь мешанина из прочитанных книг и просмотренных фильмов. В одном своем исследовании я, например, обращалась к детям из школы, которую обстрелял снайпер. Так вот, даже дети, которых в тот день в школе не было, «помнили» нападение… Эта «ложная память» была, судя по всему, спровоцирована рассказами их друзей и сюжетами теленовостей.
– Доктор Реббард, пришли ли ученые к единому мнению относительно того, с какого возраста дети способны сохранять болезненные, травматичные воспоминания?
– В целом мы полагаем, что в зрелом возрасте вспомнить события, пережитые до двух лет, практически невозможно, а до трех – маловероятно. Однако многие ученые считают, что трагические происшествия, имевшие место после четырех лет, все же запоминаются на всю жизнь.
– Делия Хопкинс не посещала психоаналитика, но тем не менее восстановила в памяти некоторые события своего детства. Это вас не удивляет?
– Учитывая обстоятельства дела, нет, – говорит доктор Реббард. – Подготовка к суду и сам процесс дачи показаний мог вынудить ее прожить гипотетические сценарии. Она размышляет, зачем отец мог ее похитить, она задумывается, что могло этому предшествовать. Невозможно с уверенностью сказать, вспомнила она это или просто захотела вспомнить. В любом случае это объясняет непонятную ей часть ее жизни и оправдывает поступок ее отца.
– Мне хотелось бы обратиться к конкретным воспоминаниям мисс Хопкинс, – говорит Эмма, и я тут же вскакиваю с места.
– Протестую, Ваша честь! Это слушание касается исключительно приемлемости новых доказательств. Преждевременно было бы позволить эксперту судить, насколько эти воспоминания заслуживают доверия. Для начала она должна выслушать непосредственно мисс Хопкинс.
Иными словами, первое слово – за нами.
Судья Ноубл смотрит на меня поверх очков.
– Мисс Хопкинс готова дать показания?
«Нет, потому что она со мной, считай, не разговаривает».
– Не сегодня, Ваша честь.
– Ну, это уже ваши проблемы, сынок. Мы позволим ей дать показания на открытом заседании, а мисс Вассерштайн – продолжить допрос.
Прокурор подходит к свидетельской трибуне.
– В первом из этих предположительных «воспоминаний» мисс Хопкинс видит мистера Васкеза в трусах с орнаментом в виде синих рыбок. Во втором мистер Васкез приходит к ней в спальню ночью и гладит ей спину. В третьем он просит ее снять нижнее белье и коснуться своих половых органов. По-вашему, это изобличающие показания?
– Люди часто приходят к специалистам с несколькими разрозненными образами, наподобие клочков черно-белой фотографии. Мы называем это «раздробленной памятью».
– Возможно ли, что мисс Хопкинс помнит мистера Васкеза в нижнем белье просто потому, что она, как и все дети, однажды зашла в туалет без стука?
– Разумеется.
– А если он оказался в ее спальне ночью не затем, чтобы развратить ее, а чтобы утешить после кошмарного сна?
– Звучит вполне достоверно, – соглашается Реббард.
– Что касается третьего… Возможно, на то имелись медицинские основания. К примеру, у ребенка могла быть молочница, а мистер Васкез просил ее нанести крем на инфицированную область.
– В таком случае, – отмечает доктор Реббард, – он, напротив, прилагает все усилия, чтобы не коснуться ребенка. Проблема в том, что мы имеем дело с обрывками воспоминаний. К сожалению, мисс Хопкинс не в состоянии восстановить полную картину. Она видит полосатый хвост и кричит, потому что боится тигра, когда на самом деле это может оказаться простая домашняя кошка.
У меня приглашенного эксперта нет: даже если бы было время найти его, я не смог бы с ним расплатиться. Последние два дня я просидел над книгами по психиатрии и юриспруденции, пытаясь найти способ загнать эксперта Эммы в ловушку.
Я подхожу к доктору Реббард, держа руки в карманах.
– Зачем Делии фальсифицировать столь болезненные воспоминания?
– Потому что выгода компенсирует боль, – поясняет психиатр. – На этот крючок можно поймать присяжных, и те вынесут ее отцу оправдательный приговор.
– Подавление, если я не ошибаюсь, это выборочное устранение материалов, причиняющих боль, так?
– Да.
– И это бессознательный акт?
– Да.
– Тогда не могли бы вы объяснить механизм диссоциации?
Она кивает.
– Когда человек напутан или ему больно, восприятие существенно меняется. Внимание сосредотачивается на текущем моменте, на выживании. А когда внимание настолько сужено, чувства могут в значительной мере искажаться. Среди примеров можно привести снижение болевого порога, замедление времени и амнезию. Некоторые психиатры считают, что если устранить источник опасности, то воспоминания восстановятся, – добавляет она, – но я к их числу не принадлежу.
– И хотя вы лично в это не верите, диссоциативная амнезия – это все-таки признанное специалистами психическое состояние, не так ли?