Он вздохнул и двинулся к Сигурду, стоявшему у кормчего весла.
— Как накажешь беглянок, ярл? — Спросил помощник. И не удержался от ухмылки. — Если хочешь, мы тебе в этом поможем. Вечером, как только встанем у берега…
Свальд нахмурился.
— Я украл их в подарок моему брату. И не хочу дарить то, что останется после моего хирда. Ты ведь на это намекаешь, Сигурд?
— Ну, самую красивую мы бы не тронули. Она, действительно, станет достойным подарком, который порадует любого. А та, вторая… костлявая, на лице одни глаза остались, одета в какие-то обноски. И груди нет. Разве это подарок для твоего брата, ярл? Грязная служанка…
Свальд поморщился, потому что вдруг вспомнился те самые глаза, о которых говорил Сигурд. Синие, напоминавшие воду южных морей, в которых Свальду доводилось плавать. Только в отличие от тех вод, теплых и ласковых, глаза славянской полонянки были яростные и ненавидящие…
И судьба этой девки чем-то походила на судьбу его брата, Харальда. Мысль об этом неприятно царапнула Свальда. Того тоже не очень любили в доме его деда, ярла Турле. Слишком страшный у Харальда был взгляд — причем с раннего детства, когда еще никто не знал, что быть ему берсерком.
— Девок не трогать. — Резко сказал он. — Ни ту, красивую, ни вторую. Узнаю — оторву не только руки, но и все остальное.
Ветры дули только попутные, и драккар ярла Огерсона долетел до Хааленсваге всего за девять дней.
На ночных стоянках, у костра, викинги негромко переговаривались о том, что их ярл, похоже, попал в особую милость к богам. И особенно — к Ермунгарду. Все знали, что в конце лета, когда тепло сменяется холодными днями, на неглубоком внутреннем море, зажатом между Шведией и Венедией, часто случаются короткие, но грозные бури. После которых некоторые драккары уже никогда не возвращаются к берегам родного Нартвегра.
А тут все дни пути в Хааленсваге на море стояла ясная погода, и ветер дул такой, что драккар несло по волнам как перышко. Хирду ярла Огерсона ни разу не пришлось садиться на весла, чтобы перебороть встречный ветер…
Для Забавы эти девять дней стали мученьем. Красава непрестанно ворчала, требуя, чтобы ее все время растирали и разминали. По ночам на драккаре девушек караулили уже двое чужан, ни на шаг не отходивших от чулана.
И ни разу не повернувшихся спиной к занавескам.
С каждым днем Красава становилась все злей, так что на ногах у Забавы не осталось места для новых синяков. Руки и губы покрывались трещинками, которые потом переходили в незаживающие ранки — то ли от соленых брызг, залетавших за занавески вместе с ветром, то ли от гниловатой, с душком, воды, которую она пила из меха, выданного чужанами.
Для Красавы в чуланчик занесли бочонок с водой, куда чужане что-то добавили — и сестра, отпивая из чаши, расписывала ее медвяный вкус. Но Забаве, наполнявшей чашу, казалось, что от воды тянуло чем-то кислым, терпким, но перечить Красаве она не посмела — годы жизни в семье у тетки Насты отучили ее от этого.
Драккар быстро шел вдоль берега, все дальше унося сестер от Ладоги. Ночи стали холодными, для Красавы в чулан занесли охапку мехов. Забава в единственном платье спала на голых досках — и каждую ночь долго не могла уснуть, дрожа и все туже сжимаясь в комок.
Бессонными ночами, прижимая к груди скрещенные руки, она думала об одном и том же. Быть рабыней на чужой стороне — это даже хуже, чем жить в прислужницах у тетки Насты и дядьки Кимряты. Как ни жестоко относилась к ней ее родня, но все, что Забава от них видела, это ругань и побои.
Со временем дядька Кимрята мог даже выдать ее замуж за одного из дружинников. И она ушла бы от тетки Насты…
А в чужанском рабстве ее ждали только смерть и позор.
Сбегу, думала Забава, слушая храп сестры. Огляжусь, осмотрюсь, разузнаю про дорогу — и сбегу. Дай только срок.
ГЛАВА 10. Северные земли Нартвегра, имение Хааленсваге
На десятый день, с раннего утра, в чулан за занавесками снова пришел тот чужанин, что знал славянскую речь. Вместо рубахи красно-синего шелка на нем была одета толстая шерстяная рубаха, с меховой безрукавкой. Пригибаясь, чтобы не задеть головой низкий дощатый навес, единственную крышу чулана, чужанин буркнул:
— Мы на место. Встать, мыться, быть красивой.