Голова закружилась, мир вокруг закачался колыбелью. Она всхлипнула и вытянулась на камне.
Рабыня под ним вдруг перестала сопротивляться. Замерла, глядя снизу громадными глазами. Лунный свет трепетал в каждом зрачке…
Харальд застыл над ней, глядя в эти глаза. Потом, почти стыдясь самого себя, снова накрыл губами полуоткрытый рот девчонки. Левая ладонь, приподнявшаяся, чтобы впиться пальцами в руку рядом с запястьем — там, где мягкую плоть можно было рвать на части, когда зов Ермунгарда смоет все остальные мысли — снова опустилась на камни.
И скользнула к светлым волосам, теперь рассыпавшимся по камням.
Он слышал, как загнанно и испуганно стучит под ним сердце девчонки. Желание не исчезло, оно по-прежнему билось толчками внизу живота — но зов Ермунгарда становился все слабей и слабей. Харальд почти не слышал его, когда смотрел в ее глаза…
— Смотри на меня. — Приказал он рабыне на языке родного Нартвегра.
Потом, вспомнив, что ее украли слишком недавно, чтобы она успела выучить язык хозяев, сказал на славянском:
— Глядеть… глаза.
И рванул рубаху дальше, до низа, открывая тело. Нашел завязки штанов, оборвал. Торопясь и путаясь рукой в ткани — поспешность, недостойная викинга — разодрал швы.
Девчонка мелко задрожала, как от озноба.
Харальд уже успел распустить завязки собственных штанов, когда сквозь жаркий туман, застилавший сознание, туман, в котором перепуталось все — предвкушение скорого наслаждения, затаенное удовольствие от прикосновения к девичьему животу, испуганно втянувшемуся под его рукой, щекотное ощущение, оставшееся от поросли под животом, лоскутком шелка скользнувшей по его раскрытой ладони — когда сквозь все это мелькнула ясная и трезвая мысль.
Если девчонка способна остановить зов Ермунгарда, ее нужно беречь. Среди множества баб, которых он имел — и среди тех, кто этого не пережил — беглянка оказалась первой, перед которой наследие его коварного отца отступило.
От купцов с юга, торговавших самым разным товаром, Харальду доводилось слышать, что яд стоит дорого — а противоядие от него в десятки раз дороже. И все потому, что жизнь отнять легко, но трудно спасти. Он сам всю жизнь прожил с ядом в крови, так что попавшим в руки противоядием разбрасываться не следует…
Значит, придется быть осторожным. Вид у беглянки и так нездоровый, к тому же некоторые девки, недавно украденные из дома, начинают чахнуть от тоски, когда ими попользуются. Особенно, если прежде им не доводилось раздвигать колени перед мужчиной…
Харальд глянул снова в широко распахнутые глаза рабыни. Девчонка слишком ценна, чтобы позволить ей умереть. Он не даст ей этого сделать — но и от положенного ему удовольствия не откажется. Слишком поздно пришло понимание, слишком поздно и для него, и для нее.
Он снова опустился на рабыню, укрывая ее тело от свежего ночного воздуха. Едва созревшие груди девчонки ткнулись в его кожу холодными сосками, расплющились, принимая тяжесть мужского торса. Харальд подождал, давая ей время осознать, что ничего ужасного с ней пока не происходит. Подумал с неудовольствием, что придется терпеть до тех пор, пока славянка не прекратит так дрожать и дергаться.
Когда тело девчонки наконец перестало трястись, он передвинулся чуть ниже, так, чтобы их глаза оказались на одном уровне.
— Имя. — Повторил он на славянском.
Бешено бившийся пульс отдавался в низу живота волнами жаркого прилива. Как ни трудно, но придется подождать…
Чужанин, разорвавший на ней одежду, вдруг замер. Потом по-хозяйски улегся сверху — и Забаве сразу стало трудно дышать. Рубахи на нем не было, так что голая мужская грудь коснулась ее груди. Это было стыдно, срамотно, нехорошо — но тело у чужанина оказалось теплым, даже горячим после холодного ветра, гулявшего по ее коже перед этим.
Скалы по обеим сторонам, тянувшиеся вверх, к луне, понемногу переставали качаться. Чужанин откинул голову, чуть приподнялся на локтях, давая ей вздохнуть. Из тени, падавшей с упрямого, выпуклого лба — и закрывавшей все лицо, блеснули глаза.
Серебряные. Тот самый, что так страшно глядел на нее на пиру, сидя у очага?
Потом он двинулся. Забава вдруг осознала, что меж ног твердо, куском торчащей жерди, вдавливается мужской срам. Сжалась, замерла, приходя в себя — и услышала, как чужанин бросил какое-то слово. Не сразу сообразила, что он спрашивает ее имя.
И спрашивает уже во второй раз, только на первый она ответила затрещиной…
— Имя. — Снова хрипло и настойчиво каркнул чужанин.