Потом отступил на два шага и снова махнул, приглашая испробовать. Уж больно хотелось позабавиться и посмотреть, решится ли девчонка его ударить.
До сих пор ни одной это в голову не пришло. Хотя вся стенка в его опочивальне была увешана оружием — а рабынь, приведя туда, оставляли одних. Но ни одна не встретила Харальда, вооружившись…
Забава смотрела — и понимала, что не ударит. Не сейчас. Не было у нее такой обиды на сердце, чтобы человека убить. А вот себя…
Она глянула на клинок, намертво зажатый в руке. Утром бы всадила в себя не раздумывая, а вот теперь рука почему-то не поднималась. Может, от рассказов бабки Малени, посулившей ей сладкую жизнь. А может, от того, что за весь день ее никто и пальцем не тронул.
Забава вдруг подумала, что такого покойного дня, как сегодня, у нее никогда еще не было. Не считая, конечно, тех лет, когда жила она с отцом и матерью. Но от той поры у нее почти не осталось воспоминаний.
Никто ее не бил и не ругал. Весь день с ней разговаривала только бабка Маленя, подслеповато щурясь и ласково уговаривая съесть еще кусочек с тех подносов, что принесли сюда, в опочивальню. Хороший был день, светлый…
После такого и помереть не жалко, подумалось вдруг.
Взгляд, которым рабыня наградила его кинжал, Харальду не понравился. Поэтому он шагнул вперед и выдрал оружие из тонкой руки.
Поторопился ты, Харальд, тяжело подумал он. Понадеялся, что девчонка начнет прыгать вокруг резвым щенком — а она вместо этого повернула к себе лезвие. Успеть, конечно, все равно бы не успела…
Но рисковать не следовало. Заскучал, перепил — так позови воинов, иди побейся для веселья.
Харальд швырнул кинжал на один из сундуков. Тут в проходе меж опочивальнями раздался голос Свальда — брат уже отыскал себе утеху на эту ночь…
Ему самому тоже срочно следовало заняться какой-нибудь бабой, а потом выспаться, чтобы хмель от выпитого эля выветрился из головы.
Он глянул на девчонку. Та стояла, нагнув голову и посверкивая темно-синими глазами из-под волос, забранных в косу. Свет от ночников поливал голову золотистым сиянием. Теплым, сливочным…
Харальд вдруг задался вопросом, какой она будет в эту ночь. Так же сдастся лишь под конец, когда уже ничего не поделаешь? Или на этот раз…
Да что гадать-то, подумал вдруг он. Все равно уже и собрался, уже и рубаху снял. Только в свою опочивальню светловолосую лучше не вести — вдруг доберется до оружия, пока он будет спать. Да и закончит, то решила начать.
Харальд шагнул к двери, откинул засов и негромко приказал застывшему в проходе Эйри:
— Я останусь тут. Старуху, что отсюда выскочила, и рабыню из моей опочивальни отведи в рабский дом. Потом отправляйся спать. И тому, кто сторожит во дворе крышу, передай, что ярл его отпускает.
Он захлопнул дверь, задвинул засов и развернулся к девчонке. Та под его взглядом даже не попятилась. Так и осталась стоять, по-прежнему нагнув голову и посверкивая глазами.
Потом метнулась назад, к сундукам под скатом крыши.
Там ее Харальд и поймал. Стиснул, перехватывая руки, снова заколотившие его по плечам, и понес к кровати.
Надо быть умнее, думал он, пока опускал девчонку на кровать. Надо сделать так, чтобы она сама начала на него запрыгивать. Тогда у нее пройдет охота разворачивать к себе кинжал.
Вот только как это сделать?
С темноволосой сейчас было бы спокойнее, мелькнуло в уме.
Харальд опустился на кровать рядом со светловолосой, придавил ей ноги коленом, чтобы сильно не билась. Отловил девичьи ладони, мелькнувшие в воздухе рядом с его лицом, притиснул их к изголовью. И, высвободив одну руку, погладил содрогнувшееся под его рукой тело.
Подумал — надо будет попробовать по-другому. Вчера он побыл с девчонкой только один раз. А сегодня не будет церемониться и оприходует ее так, чтобы потом неделю сидеть не могла. После такого все его прежние бабы глядели сытыми кошками. Сами к нему ластились, пока не…
Харальд нахмурился, тряхнув головой и обрывая мысль. Потом перекатил девчонку на живот, отодвинувшись в сторону. Отпустил ей руки — назад все равно замахиваться трудней, чем перед собой. И деловито принялся задирать ей подол.
Когда дверь заскрипела, открываясь, Красава прижала обе руки к груди, потупилась стыдливо. Замерла не шевелясь…
Но в покои никто так и не вошел. За открытой дверью кто-то бросил несколько слов на чужом наречии. Тут же, к великому изумлению Красавы, незнакомый старушечий голос проскрипел — причем произнесенное она сумела понять, хоть и прозвучало оно путано: