Шутника с фотоаппаратом скоро раскрыли, потребовали от него назвать имена всех женщин, но он сказал:
— А уж их я вам не назову под страхом расстрела. Мало вам того, что вы их унизили и оскорбили, так вы еще хотите и куска хлеба лишить.
Куска хлеба лишили фотографа: его уволили. И когда Старрок занял кабинет районного начальника милиции, здесь прошел слух, что тот фотограф приходил в отдел кадров и просил принять его на работу хотя бы дворником. Ему отказали. Но через месяц прошел другой слух: парень этот обслуживает здание милиции в качестве сантехника. И будто кому-то он сказал: «Я этого одессита все равно добью». И всем рассказывал, что Старрок до милиции работал то ли администратором, то ли конферансье в одесском ансамбле.
При первой же встрече с Катериной генерал приоткрыл рот от изумления. Спросил:
— О-о, вы — майор?
— С вашего разрешения, господин генерал! — съязвила Катерина.
Старрок конвульсивно потянулся к майору, но та на него так посмотрела... он отстранился.
И сейчас, когда Катя сидела в одном с ним автомобиле и в смотровое зеркало видела сопровождавшую их кавалькаду, она покачивала головой и почти вслух произносила: «Боже мой, мать Россия! Каких захребетников посадила ты себе на шею!»
Катя много читала, хорошо знала русскую литературу, имела феноменальную память. Любила народную речь, многих удивляла несвойственной девушке глубоко русской лексикой. Она разглядывала физиономию генерала, машину с охранниками, идущую сзади, покачивала головой:
«Сколько же здоровых, крепких русских парней охраняют этого гунявого жулика. И сколько же тысяч, а может, и миллионов ребят брошено на охрану новых хозяев жизни?..»
Приехали в загородный домик генерала. Трехэтажный кирпичный особняк мало чем отличался от разбросанных там и тут на зеленых полянках особняков, выросших, как грибы-поганки, в ближних и дальних пределах Подмосковья за время господства демократов. Забор был высокий, кирпичный и увенчанный острым металлическим частоколом; ворота открывались автоматически, повинуясь какому-то сигналу. У входа прогуливался молодой человек с собакой. Кате опять пришла мысль, не дававшая ей покоя: «Батюшки! И здесь охрана, охрана...» Она вспомнила чьи-то рассказы, что у генерала несколько квартир в Москве, и та, в которой он живет, имеет шесть комнат, и там тоже охрана, и постоянно живут две служанки. А для своей старой и больной жены он купил дом в Тель-Авиве. Старший сын Старрока живет в Америке, младший в Англии; отец им регулярно посылает деньги. Наверное, ведь и им купил квартиры, и они там живут безбедно. Вот она «демократическая» революция, которую во второй раз в России совершили иудеи. И как много нужно средств, чтобы все эти «революционеры», как и в семнадцатом году, так и теперь, вдруг зажили так широко и богато!
На втором этаже в большой комнате Старрока и Катю встретила Лида — особа лет восемнадцати-двадцати, которую генерал называл хозяйкой. При появлении в дверях Катерины она оживилась и потянулась к ней в объятия: они были знакомы. Старрок дернул Лиду за рукав:
— Накрывай стол. Сейчас к нам явится важный господин. Такой важный, что ты никогда не видела.
И почти тотчас же открылась дверь и в сопровождении двух офицеров в комнату вошел бородатый мужчина непонятного возраста. Пружинная походка, гибкое тело выдавали человека молодого, физически крепкого. Русые волосы, как у женщины, волнами лежали на плечах. Но особенно замечательными были его глаза, большие, как блюдца, и синие, пронзительно синие — и смотрели на каждого так, будто перед ними было существо, сошедшее с летающей тарелки. Он не мигал, не моргал и никаких движений глазами не делал. Стоял у дверей и медленно, лениво переводил взгляд с одного человека на другого.
Г енерал подскочил к нему, протянул руку:
— Здравствуйте, Олег Гаврилыч! Вас встретили наши люди, но это не значит, что вы арестованы. Я начальник милиции одного из районов Москвы, и вы — мой гость. Позвольте вам представить...
Подавая Кате руку, гость сказал:
— Я Грех. Вас где-то видел. Но, может, не видел, а хотел увидеть. Это почти все равно.
«Странный!» — подумала Катя.
Гость обратился к хозяину, вежливо заметил:
— Я Филипп Грех. Ваши люди с кем-то меня перепутали. Они называют меня Олегом Гаврилычем.
— Хорошо, хорошо,— заторопился Старрок,— Грех так Грех. У нас тоже есть Грех, но только он не Грех, а Греф. И он тоже, как вы — хрякер, но только в экономике. Он новому президенту план составил, и тоже, как вы: у одних деньги возьмет, другим отдаст. Бедных хочет сделать еще беднее, а богатых еще богаче. У нас уже были такие. И представьте, у них получилось. Может, вы там, в Америке, слышали? Явлинский, Гайдар, Аганбегян.
Лида пригласила гостя к столу. Тут уже были расставлены тарелки, жареная картошка, холодные закуски, вино.
— Да, я летел в самолете и там телевизор. Я видел Грефа. Я тогда подумал: новый президент знает, кто может составить план. В Америке тоже составляют планы, но не такие большие. Как я разумею, Россия теперь вся — со всеми лесами и морями — полетит в космос. И олигархам будет еще лучше. Правда, Гуся сунули к Ибрагиму, но это для острастки; смотрите, мол, и на вас найдется управа! Правда, Ибрагим поставил ему телевизор и жарил картошку с рыбой-фиш, но я бы, все-таки, не хотел сидеть в Бутырке.
— А кто такой Ибрагим? — спрашивал Старрок.— Ах, да!.. Рафик Ибрагимов, начальник Бутырской тюрьмы. Знаю, конечно.
— В Америке на военной базе, где я работал,— продолжал Грех,— спрашивали у меня: «Зачем начальником Московской тюрьмы турка назначили?» Я им говорю: «Ибрагим не турок, его из Казани привезли или с Кавказа».
Грех при этих словах засверкал синими младенческими глазами. И от умиления, что у нас есть свои ибрагимы, на ресницах у него показались слезы.
Надо было видеть, как внимательно и почти самоотверженно слушали человека с необыкновенной фамилией Грех Лида и Катя. Они русские, а все русские страсть как любят необыкновенное. На что уж Катя многое повидала среди наехавших в столицу разных диковинных людей, но и она была зачарована человеком, скрывавшим свой возраст за густым волосяным покровом. Только вот не могла до конца понять: издевается он над ними или и в самом деле такой придурковатый. «Они, что, хакеры, все такие? Но как же они тогда соображают так много в компьютерах?..» — думала она.
А хакер откинулся на спинку стула и, сверкнув звездами-глазами, воскликнул:
— Понять не могу! Зачем вам, русским людям, все эти... грефы, гайдары, явлинские?.. Пусть они едут в Тель-Авив и там составляют планы.
Старрок, только что приступивший к еде, поперхнулся, вытащил вилку изо рта, выпучил на гостя желтые волчьи глаза. Он не знал, как реагировать на эту внезапную оплеуху. «Он же антисемит!..— стучало в висках.— Ненавистник евреев,— а может быть, он даже уже и фашист?.. Что же я скажу своим шефам? Они так его ждали!..»
— Но вы же сами Греф! — нашелся Старрок.
— Я Греф? Извините, я Грех. И послал меня господь в наказание за ваши грехи. Грех, а не Греф! — слышите?.. А это большая разница. Вы вот потом посмотрите, какой смысл заложил господь Бог в мою фамилию.
Старрок ни с того ни с сего стал блажить:
— А я, по-вашему... тоже из их компании? У меня фамилия-то вон какая!..
Грех совершенно спокойно воспринял контратаку. Тщательно разделал на мелкие кусочки мясо, не спеша ел. Наконец, окатил хозяина синью глаз, спокойно проговорил:
— Да уж... фамилии у вас заковыристые. Но в Штатах говорят: господь Бог умышленно запустил в Кремль людей с мудреными кличками; это для того, чтобы русские увидели, что власть-то у них нерусская! А еще он подобрал людей с шипящими именами: Шахрай, Шойгу, Шифрин, Ресин, Шабдарасулов, Шумейко... А еще раньше был кандидат наук, который умнее всех академиков,— и тоже с мудреной фамилией: Бурбулис. Все они с тайным умыслом подбирались, не без намека; ползут, мол, по кремлевским коридорам! Смотрите: ужалят! Бог-то он ничего без умысла не делает; и прямо ни о чем не говорит, а все с подтекстом, да так, чтобы сами думали.