— Знаю, знаю. И тут у вас в кабинете — дух Кавказа. Мебель-то из Кремля перетащили, из палат Гранатовитой и Оружейной. Там я такую мебель видела. А кресла золотого и у царей наших не было. Такие кресла, говорят, у Брынцалова, да у Березовского. Да еще у братьев Абрамовичей.
— Язва ты, Катуш, но ничего — смейся над стариком Автандилом. Тебе такого кресла никогда не видать, потому что ты смысла жизни не понимаешь. Друзей выбирать не умеешь. Вот он...— кивнул на Олега,— умеет выбирать друзей. Он был в Америке и знает, что против силы умный человек не идет. Умный человек знает, с кем надо дружить и кому надо служить. А теперь скажите мне, что вы решили? Кому будете служить: мне или Старроку?..
Катя поспешно ответила:
— Я служить никому не буду — ни вам, ни Старроку.
— Помолчи, женщина! Пусть говорит мужчина. Он умный, и речь его будет другая.
И Олег заговорил. И речь его была легкой, неспешной и даже веселой:
— Я понимаю: свободы мне не видать. Готов сотрудничать с теми, кто обеспечит мне жизнь приятную и достойную.
— Вот видишь, Катуша! Это речь мужа. Он понимает, что свободы нет в природе. У нас президент — и тот не свободен. Хочешь жить, умей разглядеть, кто сильный и у кого деньги. А теперь, дорогой Олег Каратаев, говори свои условия.
— Как я понимаю,— продолжал Олег, будто и не слушал Автандила,— от меня будут ждать денег. Я эти деньги готов дать, но моя система имеет силу в том случае, если я буду жить в Москве или не далее, чем в ста километрах от Москвы.
— Пачему? — воскликнул Автандил.
— А потому что сигналы, которые я посылаю со своего компьютера, должны усиливаться специальными установками. Такие установки имеются в Москве.
— Но в Америке...
— В Америке я работал на военной базе. И там были такие установки.
Автандил задумался. Видимо, он планировал переместить Олега подальше от Москвы,— может быть, в Тбилиси, Баку, а может, и в Турцию или Испанию. А тут вдруг такое препятствие. И оно показалось совершенно реальным. Надо было на ходу менять планы.
Олег продолжал:
— Мне безразлично, чьи набивать карманы — Старрока или ваши; я при всех обстоятельствах не забуду и своих друзей, но я должен иметь гарантии безопасности, свободной жизни для себя и своих близких.
— Будет такая гарантия! — воскликнул Автандил.— При одном условии: ты признаешь одного хозяина. Не признаешь — будут резать. И никакая Муха не поможет. Муху тоже будут резать.
— А Старрока? — подала голос Катерина.
— Старрок?.. Пойдет в Бутырку...— к Ибрагиму.
— А уж с этим... извините, согласиться не могу. Еврей в России не подсуден.
— Как это — не подсуден?
— А так. Вы слышали, чтобы у нас где-нибудь судили еврея? Нет такого, и не может быть. У нас всюду — и в прокуратуре, и в судах непременно еврей найдется. Он-то уж поднимет шум, и такой, что у самого президента голова пойдет кругом. Потому у нас и самые страшные преступления не раскрываются. Куда ни сунется следователь — там или чеченский, а чаще всего еврейский след находит. Ну, и закрывает свою папку.
— Да, это именно так. Мы знаем с тобой, Катуша, что так оно и бывает. Ты наш канал не упомянула — милицейский. А и в милиции теперь старроки сидят. И все-таки, Ибрагим запер на ключ Гусинского. Телевизор дал в камеру, и рыбу с картошкой жарил, но ключ от камеры у себя в кармане держал. Скоро и Старрока туда сунут. Мы с тобой, Катуша, его место займем: я — начальник, ты мой заместитель.
— А Каратаева? Так и будем здесь в лесу держать, как графа Монте-Кристо?
— Каратаева?.. А это от него зависит, кому хочет служить: сынам Кавказа или гражданам Израиля? Пусть выбирает.
— Я уже выбрал! — сказал Олег.— На Кавказе девочки красивые есть — вот как эта, которая нам чай подает. Вино там есть, люди хотя и кинжал под полой носят, но если ты ему кацо, он тебя не тронет. Жалко, что нет на Кавказе мощных усилителей сигналов, жил бы я на вершине Казбека.
Потеплело сердце Автандила, сел он в угол дивана, закинул нога на ногу:
— Давайте говорить о деле. Но только Катушу попросим пойти к себе. Она женщина, зачем слушать мужской разговор?
— Мне майор Катя не мешает, наоборот, я хочу, чтобы она была в курсе всех моих дел. Она — мой командир и во всем советчица.
— О-о!.. У нас на Кавказе женщина знает свое место, но если у вас, русских, женщина имеет так много почета и может сидеть там, где сидят аксакалы — пусть так и будет. Что я должен вам говорить?
— Хочу знать: чего вы от меня хотите?
Автандил вытянул шею и страшно завращал темно-бурыми выпуклыми глазами. Ответил не сразу. И когда заговорил, то голос его звучал как-то хрипло и речь рвалась на части. Он волновался.
— А чего хочет Старрок? А чего хочет Муха?.. А?.. Вот этого же хотим и мы. Я говорю «мы», и это правда. Я один — что такое? Ничего. А если мы, то это уже мы! Мэр Москвы — большой начальник, и очень хорошо, но за его спиной стоит Церетели. А рядом с Церетели лепит из глины русских царей другой Церетели — его сын. А у жены сына есть брат Лабас Г огоберидзе. У Лабаса есть дядя — Г иви Г огоберидзе. Этот Г иви каждый день видит президента Грузии. Открывает ему дверь и даже может что-то сказать. А вы признайтесь: можете вы сказать что-нибудь своему президенту?.. Нет, не можете. Я тоже не могу. Ну, вот — теперь вы видите, как много надо денег. Я дам вам список этих важных персон, их будет десять. Может быть, двадцать.
— Ну, двадцать — многовато, а если десять, то ладно. Дайте их банковские счета. Может быть, мне удастся для них кое-что сделать. Но я могу работать только на своем компьютере, а он в Москве. Скоро вы нас отпустите из своего плена?
— Понимаю. Я вас понимаю. Человек не птица, но и он любит свободу. Пока отдыхайте, а мне надо думать.
Они разошлись, но скоро явилась грузинка, сказала:
— Хозяину плохо. Болит голова.
Катя пошла с ней вниз. Автандил с мокрой повязкой на лбу лежал на диване. На спинке кресла валялся его жакет. В кармане блеснула золоченая полоска коробочки, в которой хранились иголочки с паралитическим веществом. Подсаживаясь к полковнику и склоняясь над ним, Катерина как бы ненароком сунула пальчики в карман и захватила коробочку. Перебросила ее в карман своего жакета. И обхватила голову полковника своими теплыми мягкими руками. Автандил любил эти прикосновения, слышал, как от них по всему телу растекался живительный ток.
— Болит. Опять болит!..
Лицо было багровым, глаза налились кровью.
— Надо измерить давление,— предложила Катя.
— Да, да. Вон там в шкафу — прибор. Японский, электронный.
Екатерина ловко настроила на руку повязку, накачала воздух. Цифры показали: 260 на 130.
— Нужно вызывать врача. Давление очень высокое.
— Не надо врача! Позови девочку, она может делать укол. Пусть принесет ампулу папаверин с дибазолом.— И сам закричал: — Зура!..
Девочка принесла железный ящик со шприцами, стала налаживать укол. И пока она выбирала из пахнущей спиртом ваты нужную иглу, засасывала из ампулы лекарство, Катя достала коробочку и в момент, когда Зура делала укол в ягодицу, ткнула и золоченую иголочку. Через минуту Автандил потерял сознание. Зура растерялась, забегала по кабинету, а потом кинулась к двери, стала звать на помощь:
— Нукзар! Нукзар!..
Катя подошла к телефону, хотела позвонить, но в комнату, как очумелый, вбежал кавказец лет тридцати, кинулся к полковнику.
— Что с ним?
Зура показывала шприц с иглой:
— Я делала укол. Он просил, и я делала.
— Что за укол?
Кавказец схватил ампулу, там значилось: папаверин с дибазолом.
— А другое лекарство — ты вводила?
— Нет, ничего не вводила. Только это. Но я и вчера, и раньше — почти каждый день делаю укол.
— Надо везти в больницу, пока не поздно,— предложила Катя.
Кавказец повернулся к ней:
— Вы майор Катя?
— Да, я его заместитель. Надо срочно везти в больницу.
— Больница далеко, в Александрове. У меня есть права, но — грузинские. Вы можете вести машину?
— Конечно. Но я не могу оставить здесь того человека, который на втором этаже. Я за него отвечаю, он должен всегда быть со мной рядом.