Часы показывали без четверти шесть, когда Олег завалился в постель.
Проснулся от шума, возникшего в коридоре. Первой мыслью было: раскрыли! Его вычислили и прислали людей!..
Сунул руки в халат и побежал к Катерине. Влетел, и — в изнеможении опустился на угол дивана. Катя сидела перед зеркалом, расчесывала волосы. В зеркале увидела Олега: халат одет на одно плечо, волосы торчат дыбом. Он тяжело дышит и держится за сердце. Испугалась Катя, подскочила к нему:
— Что с тобой? Милый?..
Впервые назвала Олега на ты.
— На тебе лица нет. Кто тебя так напугал?
— Послышалось... Мне почудилось, что тебя куда-то потащили.
— Меня?
— Ну, да — тебя! Кого же больше?..
— Да если уж красть будут, то тебя, конечно. Я-то им зачем?.. Испугался. Ишь, как с лица сменился!
Г оворила с нежностью матери, чесала своим гребешком его волосы. Приятно ей было, что Олег так за нее боится. Кажется, впервые в своей жизни она слышала к себе такое участие. Каждая женщина ищет защиту. В тайных мыслях она ждет сильного, смелого, и только с ним она будет спокойна и счастлива.
Заговорила вдруг серьезно и с нешуточной тревогой:
— Нас опять обнаружили, по твою душу прикатили вездесущие следопыты, но на этот раз они будут иметь дело со мной. Я Мухе больше не верю. Это, конечно же, он наводит свору алчных псов,— они тебя и здесь выследили...
Она хотела еще что-то сказать, но в комнату без стука ввалились два толстяка. Одного из них Катя знала: Аркадий Халиф. Его видела на даче писателя.
— Халиф! — воскликнула Катя, инстинктивно загораживая Олега.
— Да, да — я самый. И что?.. Разве вы меня уже не хотели видеть?.. А это мой друг — Миша Кахарский. Он был в банке у Романа и там кое-что узнал.
— В каком банке? Что вы там могли узнать?..
Аркадий ее не слушал:
— Миша мой друг. Он был в Америке и там узнал Каратаева. Они тоже друзья.
Повернулся к Кахарскому:
— Миша! Ты стоишь, как столб! Ты что ослеп и ничего не видишь? Это же Олег Гаврилович Каратаев. Подойди к нему.
Миша Кахарский был такой же толстяк, как и Аркадий Халиф, только еще толще. Он как-то размяк, обхватил голову руками и тихо постанывал. Мокрыми толстыми губами невнятно повторял одну фразу, какое-то восточное заклинание: байрам ол, байрам ол! Они вытрясли из меня кишки.
Шеи у него не было, и он повернулся к Олегу всей своей бочкообразной фигурой:
— Олег! Ты не узнаешь своего Мишу? Я же так для тебя старался. Ты уже забыл, что я делал для тебя в Америке?.. О, байрам ол! Люди, люди. Где ваша благодарность?..
Олег подошел к нему, положил руку на плечо:
— Михаил! Я рад тебя видеть. Но что с тобой случилось? И почему ты в юбке? Ты уже стал араб и носишь юбку?
— Какая юбка?.. Это мои штаны. Такие мои штаны. Они широкие. И что же?..
— Ты в Америке принимал какой-то гербалайф от ожирения, а растолстел еще больше.
— Гербалайф... Да, да — принимал. Но эти таблетки делают в Израиле. Они берут песок и водоросли в Мертвом море. Но что это за песок — ты знаешь? Я нет, не знаю. Я глотал эти таблетки горстями, сожрал десять тысяч долларов, а толку?.. Ты видишь, я если и похудел, то на два-три килограмма. Не больше.
— Ты еще пополнел на два пуда. Тебе надо бегать.
— Бегать?.. От кого? Куда? Если меня схватит за штаны Устинов, от него не убежишь.
— Кто такой Устинов?
— Ах, ты не знаешь! Это же новый прокурор у Путина. Ну, тот, который схватил Гусинского и отволок в Бутырку. Гусинский откупился. Дал много денег, и его отпустили. За деньги отпустят хоть кого. Ты бы лучше сказал мне комплимент, что похудел, стал моложе, а ты только и знаешь: толстый, толстый... Ты мне скажи: ты можешь дать своему Мише миллион или два, а лучше сто миллионов? Тебе это ничего не стоит. Я знаю. Я был у Романа, твоего банкира,— он тоже мой друг, и он сказал: Олег может все.
— Роман обещал мне молчать как рыба и хранить тайну вклада. Я приеду в Москву и намылю ему шею.
— Ничего не надо мылить. Роман молчит, а если кое-что сказал мне, то его можно понять. Мы так устроены: друг другу помогаем. Вы, русские, один другого топите, а мы помогаем. Вас много, вас никто не жалеет, вы и себя не жалеете, а если нас мало и кругом антисемиты, то как же мы должны поступать?.. Нет, нет — ты ничего не говори Роману. Так будет лучше — и для тебя и для меня.
Кахарский стал понемногу приходить в себя, осторожно опустил на диван свою многопудовую тушу и остановил взгляд на стоявшей возле Каратаева Катерине. И, не спуская с нее глаз, спросил:
— Это твоя жена или как?
— Или как! — ответила Катерина.— А вам и это надо знать? Вы лучше предъявите документы и скажите, кто вам дал наш адрес, как вы сюда попали?
— Документы?.. Вам?.. Зачем?..
— Я майор российской милиции. Предъявите документы.
— Майор?.. В таком халатике?..
И — к Олегу:
— Скажи ты мне, пожалуйста: что здесь происходит? Я схожу с вертолета, у меня отбили там все кишки, а она спрашивает документы. Так разве поступают культурные люди?..
Каратаев взял Катерину за руку, тихо и ласково проговорил:
— Это мой приятель. Я с ним разберусь сам.
И к Михаилу:
— Как вы тут очутились? Мы должны знать.
Кахарский всплеснул руками:
— Олег! Ты такой же дурной, как был в Америке. Если к тебе прилетел Миша, то это хорошо. Мне дал вертолет самый страшный олигарх России Сеня Беленький. Там возле вертолета его задержал какой-то ваш генерал из органов и качает права. Но скажи ты этому генералу: можно ли качать права, если это Сеня Беленький?..
— Но как узнал наш адрес этот твой самый страшный олигарх?
— Ах, Олег! Но что же может остановить Сеню, если он захотел?.. Да ему стоит свистнуть... У него деньги! А к тому же он — Сеня Беленький. У нас везде свои люди. А если это было бы не так — ты бы убежал из Америки?.. Ты бы сидел там за решеткой и считал на своем компьютере то, что надо американцам. Но ты попросил меня, и я все сделал. Здесь тоже — попросишь меня, а я Сеню Беленького и ты получишь все, что хочешь. Он может сделать и такое, что сам ваш новый президент, который тоже недавно был подполковником, будет стоять в дверях и никого к тебе не пускать. А Жириновского посадят на цепь у калитки, и он будет лаять. Он же тоже наш человек. А мы что скажем своему человеку, то он и будет делать. Дисциплина! У вас она только в армии, а у нас — везде.
— Но чего от меня нужно твоему Сене Беленькому?
— А ты не знаешь?.. О, байрам ол! Знаешь ты, да только притворяешься.
Михаил потянул за рукав Каратаева, посадил его на диван, а на Катюшу замахал рукой:
— А ты иди подальше, иди, я буду секрет говорить.
И на ухо Олегу зашептал:
— Сто миллионов! Всего сто миллионов.
Огляделся вокруг — нет ли кого рядом? — придвинулся к Олегу, горячо и мокро засвистел на ухо:
— У него девятьсот миллионов, а ему надо в клуб миллиардеров. Там, если не хватает и одного миллиона, не берут. А он хочет. Сильно хочет. Ну, что тебе стоит?.. Ты возьми сто миллионов у одного еврея и передай их на счет другого еврея. Ха-ха!.. Забавно. Вчера я был в синагоге и там слышал анекдот. Один еврей спросил у генерального прокурора: «А если я при исполнении нового гимна не буду стоять? Что тогда?..» Прокурор на это сказал: «Будешь сидеть». А теперь у меня для них есть анекдот. А?.. Как ты из одного еврейского кармана переложил в другой еврейский карман. Такое даже мы не умеем. Реби мне скажет: приведи этого парня, который выдернул из банка сто миллионов и никто его не поймал. Мы на него посмотрим. А?.. Ты пойдешь со мной в синагогу? Там есть такой наш реби, которому сто семь лет. Говорят, у вас в Петербурге есть доктор, которому девяносто шесть, а он все работает. У нас тоже есть. И такой, которому сто семь лет. По секрету тебе скажу, что ему нет и восьмидесяти, но он говорит, что сто семь. А кто проверит? Он родился в Жмеринке, и никто не написал, что родился еще один еврей. Вот он и говорит. И все верят. И идут к нему, и несут много денег. Такое умеем только мы: из ничего делать деньги. Ваш хирург из Ленинграда тоже мог бы сказать: мне сто десять лет! И тогда бы люди платили деньги только за то, чтобы на него посмотреть. Но он не сказал, потому что русский. Так ты сделаешь Сене сто миллионов?..