В помещение вошла женщина в капитанских погонах и с ней три милиционера, стали раздавать хлеб и по куску только что сваренной рыбы. Видно, у них при милиции была кухня и они готовили кое-что и для арестованных. Капитаншу обступили, слышалась кавказская речь:
— В подвале крысы живут, а мы люди. Я в Думу писать буду. Жириновскому.
— Где нам спать? Я сижу третий день, а лежать негде. Ты ходишь домой и там лежишь, а я что — стоять должен? Г де койка? Г де одеяло? Ты можешь нам говорить?
— Капитанша улыбалась, отвечала весело:
— Следователей не хватает. Вызовут, всех вызовут.
Подавая еду Артуру, спросила:
— Вас за что?
— А-а... Повздорил малость.
— Вы чисто говорите по-русски.
— Я русский.
— Ладно вам... сказки рассказывать. Если я спрашиваю, отвечайте серьезно. Какая ваша национальность?
— В Москве родился. Мать русская, отец суданец.
— Суданец? Это интересно. А вы в Судане были? Г оворить по-ихнему можете?
— Могу.
— А фамилия ваша?
— Ашар, Артур Ашар.
— Это интересно. Ну, ладно. Может, мы еще с вами встретимся.
И капитанша с милиционерами удалилась.
Артур в этом кавказском муравейнике жил еще трое суток, а на четвертые утром за ним пришла та самая капитанша, оглядела его с головы до ног, недовольно проговорила:
— Зарос, как цыган. И прическа колтуном сбилась. Расчесался бы хоть.
— Расческа дома осталась. Ничего, мне тут не жениться.
— Оно так, конечно, да я вас к даме поведу. Представить ей хотела.
Достала из кармана расческу, подала Артуру. Тот неспешно причесался, пригладил пятерней волосы. И они пошли.
Поднялись на четвертый этаж. Тут в маленьком коридорчике стоял небольшой диван и два стула. Двери не было, а к стене наглухо прикреплена металлическая пластинка со словами «Отряд Эдельвейс». Капитанша тремя пальцами нажала пластинку, и две створки в стене разъехались. Очутились в большом светлом коридоре, в котором по обеим сторонам на стенах золотом светились металлические дощечки и на них фамилии и инициалы. В конце коридора у правой стены остановились. Тут ярко светилась надпись «Начальник 1». Капитанша и к этой надписи прислонила свои крашеные пальчики: створки не сразу, но и здесь расползлись. Восхищенному взору парня предстала большая комната со множеством цветов и карликовых деревьев; они стояли по углам и у стен в кадках, горшках и вазах. Молодая женщина, больше похожая на девчонку, поливала цветы. К вошедшим не сразу повернулась, а когда закончила поливать, села в свое кресло. Смотрела на Артура. И Артур, смущенный своим видом, машинально тронув заросшее лицо, чувствовал, как краснеет. Начальник номер один, как он ее мысленно окрестил, хотя и была молода и на начальника мало походила, тем более милицейского, но погоны имела майорские и на Артура смотрела строго. Артуру этот ее взгляд не нравился, и он про себя подумал: «Неправдашный майор». Она же лениво и царственно показала на кресло рукой, тихо проговорила:
— Садитесь.
Было видно, что Артур ей не нравился, и она не знала, что с ним делать. И когда Артур аккуратно опустился в кресло у стола, нехотя и недовольно проговорила:
— Барона прикончили?
— Какого барона? — испугался Артур.
— Того... на Рижском рынке?
— Нет, я только его тиснул. И толкнул.
— Ну, да — тиснул. Я бы не хотела очутиться в ваших объятиях.
И она перевела взгляд на бумаги, лежащие на столе; будто бы потеряла интерес к собеседнику. И от этого ее равнодушия у Артура побежал морозец по коже; он тут же решил, что дела ему никакого не будет и эта «невзаправдашная» майорша, скорее похожая на кинозвезду, сейчас кивнет капитанше: «Уведите». Но майорша не торопилась решать судьбу парня, а вновь подняла на него свои усталые серо-зеленые глаза, в которые было больно смотреть, так они были прекрасны и губительны для мужского сословия.
Оглядывала копну волос на голове Артура, свалявшихся в тугой комок, точно большой клок овечьей шерсти. Лениво спросила:
— Язык суданский знаете?..
Подала газету:
— Прочтите вслух вот этот заголовок.
Артур газету взял, но читать не стал, недовольно буркнул:
— Знаю суданский язык. Жил в Хартуме и учился.
— А вы прочтите.
И Артур прочел. Один заголовок, второй... Потом с выражением и некоторой театральной игривостью проговорил майору по-судански длинный комплимент.
— Что вы мне сказали?
— Я вам сказал фразу, которую при встрече с вами сказал бы всякий суданец. Особенно, если он молод и понимает женскую красоту.
Пухлые щечки майорши слегка подернулись младенческим румянцем. С минуту она сидела молча, не зная, как приступить к деловому разговору. Суданец ей не нравился, как не нравились все восточные мужчины, особенно кавказцы, которых она считала примитивными и вороватыми. Исключений не знала и потому не любила всех, даже и тех, кого никогда не видела. В семье она росла интернационалисткой, и в школе, и в институте ей говорили о равенстве людей, о всеобщей любви и братстве, но, проработав два года в милиции, к тому же в отделе, который занимался организованной преступностью, она убедилась, что преступность имеет национальное лицо, что восемьдесят процентов всех краж, хищений, изнасилований и убийств совершают в Москве и Московской области заезжие «гости», главным образом кавказцы и азиаты. Включая телевизор, видела одних и тех же. В министерствах, в Кремле — тоже нерусские: гайдары, бурбулисы, лившицы... Зорко всматривалась в каждого, кто окружал Ельцина. Батюшки! Ни одного славянского лица!
Рушилось прежнее мировоззрение, понимала суть общественных явлений и процессов. Никаких партий, никаких классов, никаких идей, кроме... национальных! Будучи от природы впечатлительной, страшно страдала от этих открытий, мучилась, терзалась, и все больше закрывалась от других, втайне хранила бурю, совершавшуюся в душе. Она становилась националисткой. Русской, славянской, и такой ярой, что боялась кому-либо открыться, в глубь души загоняла свои тайные мысли. Она чувствовала себя только русской и любила только русских. Ко всем другим относилась с настороженностью; как бы спрашивала: а чего ты хочешь? Зачем пожаловал к нам в Москву?..
Но суданец был ей нужен.
— Вы, говорят, биолог? Кандидат наук?
— Да, кандидат. Только работы для меня нет — ни здесь, в России, ни там, в Судане.
— Ясно. Я вот тоже институт и музыкальное училище кончила, а работы для меня нет. Потому, как русская народная песня и романс русский вышли из моды. Попсу требуют, а я ее петь не желаю. Вот и работаю здесь... А скажите: на что же вы живете? Есть ли у вас семья?
— Да, конечно. У меня есть мама, папа, дедушка. На что живем?.. А мы не живем, а выживаем. Человек такая скотина, что может... и святым духом пробавляться. Кажется, я уж начинаю привыкать. Вот тут у вас мне дали за три дня три куска хлеба, и — ничего. Жив, как видите.
— Ну, хорошо. Я хочу показать вас своему начальнику. Постарайтесь ему понравиться, и тогда вы можете получить работу. Ну а пока...
Она кивнула капитанше и сказала:
— Отведите его в комнату отдыха, пусть отоспится, приведет себя в порядок, а завтра мы представим его полковнику.
Капитанша тронула Артура за руку, и они вышли из кабинета. Прошли в комнату, похожую на гостиничный номер. Здесь были туалет, ванная, кровать и даже письменный столик. Капитанша сказала:
— Вот шкаф, холодильник — тут вы найдете еду. Завтра чтоб были как огурчик. Вас поведут к Сталину.
— Сталину? Какому Сталину?
— А-а, так мы называем своего главного начальника, полковника. Он руководит отделом по борьбе с организованной преступностью. Полковник наш грузин и очень похож на Сталина. Он в роли Сталина в кино снимался; лучше всех сыграл вождя народов. Ему эта роль так понравилась, что он с тех пор из нее не выходит. Его за это наш генерал и в милицию пригласил, важную должность дал. Вот завтра вы с ним познакомитесь.
— А зачем он меня вызывает?
— О-о-о! Скажу вам по секрету, только обещайте меня не выдавать. Если вы ему понравитесь, у вас будет хорошая работа. Очень хорошая!