Карлуш, скрестив на груди рука, весело поглядывал на племянника. Ему и в голову не пришло оправдываться.
— Это был кто-нибудь из вчерашних? — обратился Марью к брату.
Жоржи молчал, уставившись взглядом в одну точку.
Луиш поинтересовался, обедал ли Карлуш и нужна ли ему их помощь. К его удивлению, Карлуш попросил найти ему работу.
— Работу для тебя?
— Да, все равно какую… — Ответ прозвучал о некоторой задержкой. — Я ведь все там потерял…
— А что же Пашеку?
— Мои родственнички? — Карлуш махнул рукой: — Они уезжают. Представь себе, намереваются перезимовать в Испании. Сидят уже на чемоданах.
— Что такое? — донесся из кухни возглас Грасы. — А мама? Она-то, наверное, ехать не собирается?
— Они не хотят тебе помочь? — спросил Луиш.
— Заявили, что никогда больше не будут помогать, — возразил Карлуш и презрительно усмехнулся: — Ты же знаешь, какова алчность представителей имущего класса.
Луиш растерялся:
— Работать в нашем предприятии! Как же ты это себе представляешь?
— Ему подойдет должность надзирателя, — резко бросил Марью. — Будет заниматься вопросами порядка и безопасности.
— А может, теперь именно это и потребуется, — парировал Михаэль.
— …Чтобы погонять рабочих, как ангольских негров.
— Хватит! — вмешался Луиш.
— А крестьян держать в страхе под дулом автомата.
— К черту! Хватит!
Граса, готовившая ужин из остатков продуктов, передала отцу письмо:
— Его принес из школы Жоржи.
Вскрыв конверт, Луиш услышал, как Граса спросила у Карлуша:
— Скажи же наконец, что с мамой?
Ответа не последовало.
В письме содержалась вежливая угроза исключить Марью и Жоржи из школы.
— Знаете, что мне здесь пишут? Что не собираются больше терпеть ваших безобразий… Я не раз просил вас вести себя прилично. А как восприняли вы мою просьбу?
— Как анархисты, — ответил Карлуш.
— Против анархии помогает только строгость! Вы заставляете меня пренебречь убеждениями и превратиться в диктатора! Если бы не Граса, которая по крайней мере пытается… — Лупш замолчал: от досады у него перехватило горло.
— В чужие дела я всегда вмешиваюсь неохотно, — проговорил Карлуш, — но, как мне кажется, в вашем доме не хватает хозяйки.
— Ага, это Изабел тебя сюда послала?
— Вполне вероятно, шурин. Однако в таком случае ее что-то тянет сюда.
— А, па, — воскликнула Граса, — скажи же что-нибудь!
Луиш промолчал, а Карлуш продолжал:
— В том-то и дело, что она не хочет ехать в Испанию. Она питает определенную слабость к вам.
— Она может вернуться в любое время, — произнес Луиш. — Это ведь она ушла от нас, а не мы от нее.
— Всему виной это бюро. Вы же знаете, не будь его, она давно бы вернулась… Так, может, теперь этот вопрос решен?
— Тот, кто думает, что с нами кончено, глубоко ошибается, — заявил Марью. — Мы еще всех удивим. Как, Жоржи? Сейчас все только и начнется.
Все посмотрели на Жоржи, словно от него все и зависело. Он пошевелил губами, но не произнес ни звука.
— Наше бюро останется! — решительно проговорил Марью.
— Уберите отсюда ваше бюро, — попросила Граса. — Вы должны это сделать ради мамы, ради благополучия нашей семьи!
— Это для нее всего лишь предлог, — обронил Марью. — Она ушла из-за отца, и ты это прекрасно знаешь. Потому что он не буржуа и не делец. Он не из их круга. Человек, не добившийся успеха!
— Не добившийся успеха, — повторил Луиш. — А ты добьешь меня, если тебя в ближайшее время выбросят из школы.
— Я же излагаю точку зрения мамы… Конечно, она должна вернуться, но не как благодетельница, которая нас прощает. А мы взамен должны будем жить так, как скажет она.
Карлуш вскинул вверх руки, призывая всех к спокойствию.
— И все же есть еще один путь, — начал было он, но его прервал сильный стук в дверь.
Граса, стоявшая ближе всех к двери, крикнула братьям:
— А вот и ваши товарищи пришли! Можете спускаться и наводить порядок.
Прежде чем Луиш дошел до двери, он понял, что имел в виду Карлуш. Семье пора воссоединиться, поскольку революция, которая ее расколола, постепенно сходит на нет. Старое со временем одержит верх, и люди вновь вернутся в лоно своего консервативного, далекого от политики бытия…
Сохранение мира и гармонии — это прекрасно, но не такой ценой! То проявление солидарности, свидетелем которого он стал сегодня во дворе Пату, не должно исчезнуть бесследно. Без этого он себя уже не мыслил. Предать всё это забвению означало бы поступиться своей мечтой и предать самого себя.