Где-то посредине слева я нахожу его – гвоздь, о который поранилась, его шляпка слегка торчит. Ощутив прилив адреналина, ухватываю шляпку пальцами и пробую вытащить. Не выходит – нужно чем-то подцепить.
Когда я надевала пижамную майку, она была еще слегка влажной, хотя нижний край высох. Зажав ткань между пальцами, захватываю ею шляпку и тяну, раскачиваю гвоздь. Чувствую, как тот поддается.
– Давай же, – шепчу я, упираюсь левой рукой в доску и тащу изо всех сил.
Получилось!
Дрожа от волнения, зажимаю гвоздь пальцами. Какая крошечная штучка, а так много значит. Пробираюсь в туалет: пять шагов вперед, четыре налево. Запираю дверь и в тусклом свете пристально рассматриваю гвоздь. Он маленький, в длину примерно дюйм, железный, но металл не заржавел от времени. Если сумею вытащить еще один, потом другой… Мысленно я уже выбираюсь из темницы через окно. Одергиваю себя. Лучше действовать шаг за шагом.
Гвоздь – это еще и ответ на тревожащий меня вопрос: как вести счет дням. Кашу мне приносили пять раз. Если предположить, что каждая тарелка овсянки означает завтрак, то сегодня уже среда, двадцать первое августа – пятый день, с тех пор как нас похитили.
Оглядываю туалет, ища место, где лучше всего вести календарь, и выбираю узкую полосу стены сбоку от двери, между косяком и углом. Выцарапываю, водя гвоздем туда-сюда, линию вровень с верхом двери, потом, на дюйм ниже, вторую, следом еще три – с интервалом приблизительно полдюйма. Отступаю на шаг. Пятая черта не такая четкая, как остальные, и я делаю ее поглубже. Но календарь еще не окончен, нужно указать первую дату. Встав на цыпочки, пишу над верхней линией нечеткую единицу и семерку, ставлю черту и выцарапываю восьмерку – день, когда нас с Недом забрали из дома.
Гвоздь лежит у меня на ладони. Куда же его спрятать? Поднимаю взгляд к притолоке, но я постоянно открываю и закрываю дверь, и гвоздь может свалиться на пол. Вдруг потом не найду? Тогда в шкафчике под раковиной. Достаю косметичку и убираю гвоздь туда.
Возвращаюсь к окну, думаю об уязвимом месте, где торчал гвоздь. Поворачиваюсь, осторожно иду через комнату, нахожу поднос и пластиковую ложку, которой ела кашу, и возвращаюсь к окну. Исследую узкую щель между оконной рамой и краем доски, пробую всунуть туда конец ложки. Но он слишком толстый и только гнется. Разочаровавшись, отшвыриваю ее и перебираюсь в туалет, чтобы немного подумать, сидя в тусклом свете. Здорово видеть свои руки, ноги, тело и знать, что я все еще существую.
Когда свет выключается, я возвращаюсь в комнату, иду в свой угол, нахожу поднос, ставлю его на матрас, чтобы не спотыкаться об него, и начинаю ходить по помещению кругами. Я уже не веду рукой по стене, хочу привыкнуть двигаться во тьме, чувствовать себя в этом пространстве как можно комфортнее. Иду, отсчитывая семь шагов, затем поворачиваюсь и начинаю двигаться вдоль следующей стены, не забывая огибать матрас. В какой-то момент решаю повернуть после шести шагов, потом после пяти, четырех, так что круги все время уменьшаются.
Голова только начинает кружиться, и становится тяжело продолжать, и тут я наступаю на что-то – на пластиковую ложку, которую чуть раньше сюда зашвырнула. Останавливаюсь, подбираю ее и жду, когда пройдет дурнота. Ложка липкая от каши. Поднявшись, я понимаю, что потеряла ориентацию и не знаю, в какой части комнаты нахожусь. Вытягиваю руки, иду крошечными шажками и наконец натыкаюсь на стену, потом, шагая вдоль нее, добираюсь до туалета. Мою ложку, вытираю ее полотенцем и уже собираюсь отнести на поднос, но все же медлю. Если похититель заметит пропажу, спросит ли, где она? Или просто заменит новой?
Идея разговорить его очень привлекает. А если он просто молча заменит ложку, я и ее спрячу, а потом еще одну, и рано или поздно ему все-таки придется задать вопрос. Но где же прятать? Под матрасом слишком очевидно: при обыске там проверят в первую очередь. Если в туалете, меня могут лишить этой привилегии и вовсе запереть дверь туда. Мне нужно разговорить его, а не разозлить.
Подумав еще немного, направляюсь к входной двери и кладу ложку на пол прямо за ней.
15
Настоящее
Я жду, когда он придет. Он, мужчина. Никогда не угрожает, всегда молчалив и хладнокровен. Укутываюсь в плед и прислоняюсь к стене. Возможно, доброта окажется его слабостью.
Закрываю глаза и вспоминаю папу. О том, как солнце проникало в окно нашей крошечной кухни и падало на его плечи и руки, когда я завтракала. Помню запах папиного кофе, вижу истертую железную ложку, которой ела хлопья, слышу негромкое тиканье старых часов, что висели на стене у задней двери.