— Пожалуйста, не убивайте меня, — умоляла она не своим голосом. Огромный нож мелькнул перед нею, от ужаса перехватило дыхание, и боль пронзила ногу.
— Прекратите! — кричала она. — Прекратите!
Уголком своего сознания Изабель пыталась вернуть контроль. Это не она. Боль в ноге — не ее боль. Она находилась в тюремной камере.
— Вот что твоя мать сделала с тобой? — заорала она, чувствуя, как лезвие разрезает колено. — Вот какую боль она тебе причинила?
Видение прекратилось.
Изабель почувствовала, как ее спина ударилась о металлическую койку, ощутила жжение в горле и легких. И когда серая завеса перед глазами почернела, Изабель услышала Хамелеона, как будто он орал на нее с огромного расстояния.
— Да! — кричал он.
Глава 8
Мак знал, что его могут уволить, но ему давно уже было наплевать. За несколько лет он не раз работал со специальным агентом Луисом Френчем до того, как Лу стал директором лаборатории ФБР в Куантико. Мак не знал, что вызвало задержку с анализом неизвестного вещества, найденного на одежде Анджелы, но он не собирался ждать.
— Мак, — сказал Лу. — Рад тебя слышать.
Мак стоял рядом со своей арендованной машиной, положив руку на крышу автомобиля и уставившись взглядом в асфальт.
— Лу, — сказал Мак, стараясь улыбнуться и заставить голос звучать бодрее. — Должно быть, одиноко там наверху, раз ты рад слышать меня.
Лу усмехнулся.
— Я и не представлял себе, — сказал он. — Я так далек от бюрократической пищевой цепочки, что дальше только чистить туалеты.
Мак заставил себя рассмеяться.
— Слушай, Лу, — сказал он. — Уверен, ты слышал о ситуации здесь, в Лос-Анджелесе.
— Хамелеон, — отозвался Лу. — Конечно. Ходят слухи о включении его в список самых разыскиваемых.
При обычных обстоятельствах это осчастливило бы следователя, но Мак не выказал никакого интереса. Лос-Анджелесский офис мог выдвинуть Хамелеона, а потом Отдел криминальных расследований пересмотрит назначение, и в итоге он мог оказаться в десятке или добавиться одиннадцатым, но у Мака не было на это времени.
— Я слышал об этом, — сказал Мак. — Но звоню не поэтому.
— Лабораторная работа? — спросил Лу.
— Ага. У меня есть кое-какие улики, которые торчат там уже неделю. Не знаю, в чем причина задержки, но мне нужно, чтобы кто-нибудь подстегнул процесс.
— Неделя, — сказал Лу. — Это довольно стандартный срок. У нас тут два взрыва, которые мы вот-вот раскроем — не считая твоего дела.
— Мне нужно, чтобы эта улика получила высший приоритет, — сказал Мак, вступая на опасную территорию.
— Я могу это устроить, — сказал Лу, и его голос сделался серьезнее. — С соответствующим разрешением.
— Оно у тебя есть, — соврал Мак. — Бен Оливос сказал, что договорится.
Бен ничего такого не говорил. Мак даже не спрашивал у него, зная наперед, каким будет ответ.
— Бен? — спросил Лу. — Ага, вы с Беном давно знакомы.
— Так и есть, — сказал Мак, и правда сделала это развешивание лапши на уши еще хуже. На другом конце линии возникла пауза. — Я подкреплю это документами как можно скорее, но это исходит напрямую от Бена. Нам нужно знать, что это за материал, где и кому его можно достать, — в его голосе звучала спешка, которую он сейчас испытывал. — Нужно как можно быстрее, Лу. Город в панике. Агенты в ярости, ведь похищение произошло на их территории. И нам нужно добиться прогресса: чего-то ощутимого, чего-то реального, с чем мы можем работать.
С чем я могу работать, подумал Мак. Что приведет меня к Изабель.
— Ладно, — сказал Лу. — Я посмотрю, как у нас успехи, и дам тебе знать.
Этого было недостаточно.
— Сегодня, — сказал Мак, и это прозвучало не вопросом, а утверждением.
Последовала очередная пауза.
— Сегодня, — наконец, ответил Лу. — Чистка туалетов может подождать.
***
Экстрасенс или нет, подумал Прентисс, но этому должен прийти конец.
— Проклятье! — выругался он, глядя на все еще неподвижную фигуру Изабель. Затем он резко отвернулся от нее, схватил стул и швырнул его в дверь камеры. — Проклятье!
Она была безупречно идеальной и в то же время невероятно ужасной.
Прентисс схватился за голову и принялся нарезать круги по тесной камере.
Что делать? Что делать?
Она говорила о его матери!
Он остановился перед металлической стеной и ударил кулаком по нарисованной трафаретом цифре.
Моей матери!
Лицо его матери встало перед глазами — лицо, которое он умудрялся отпихивать годами. Хорошенькая брюнетка с длинными волосами и не самыми невзрачными чертами. Но ее губы быстро скривились от ярости, ноздри раздулись, а глаза сузились до темных щелочек.
А потом в него вонзился нож.
Она целилась в его яички, но он двигался слишком быстро. Прентисс опять ударился о стену тюремной камеры, когда по нему опять с полной силой ударило воспоминание о ноже, погружающемся в его коленную чашечку и вспарывающем бедро.
— Мама! — закричал он. — Моя нога!
Он соскользнул по стене, ладонями соскребая отслаивающуюся краску, и приземлился на пол на колени. Тяжело дыша, он крепко зажмурил глаза, пытаясь прогнать воспоминание.
Но было слишком поздно. То, что началось, должно завершиться.
Внезапно кухонный нож принадлежал уже ему, его руки подростка выбили оружие от оппонента, который уступал ему в размерах. Он вонзил нож в ее грудь.
— Сука, — заорал он, брызгая слюной. Ее глаза сделались дикими, рот скривился и распахнулся от боли. — Сука, — выдохнул он, когда она повалилась назад, и он сам упал сверху. Он смотрел, будучи не в силах отвернуться, тяжело дыша, пока в ее глазах гас свет.
Прентисс поморгал, глядя на стену тюремной камеры, его грудь тяжело вздымалась, собственные руки на металле — единственное, что удерживало его в вертикальном положении.
— Сука, — прошептал он, потирая колено.
Понадобились годы, чтобы научиться ходить без хромоты. Шрам болел, когда терся о внутреннюю сторону брюк, но он не мог носить шорты. Он не мог позволить кому-нибудь увидеть это. Красная и толстая, зазубренная и выступающая линия кожи, которая никогда не сгладится. И со временем становилось только больнее. Он приучился спать с подушкой возле колена, чтобы не давать одеялу касаться его. Он никогда не обращался к доктору. Это вызвало бы слишком много вопросов. Он перевязал сам себя, а потом сбросил тело матери в болото за их лачугой. Наверное, тогда-то он и подхватил инфекцию.
Прентисс жестко потер шрам через черные слаксы, крепко прижимая ладонь — используя боль, чтобы вернуться в реальность. Он убил эту суку. Он убил их всех.
Он медленно перевел свой взгляд на Изабель.
***
Вместо боли Изабель первым делом ощутила дезориентацию. Что-то изменилось. Она медленно открыла глаза и вынуждена была прищуриться от яркого света.
Где я?
Попытавшись осмотреться, Изабель поняла, что поднимает голову. Она была запрокинута назад до упора, весила как будто миллион фунтов, и от этого болела шея. Когда она попыталась сесть прямо, ее подбородок едва не врезался в ее грудь, все тело резко дернулось, и ей пришлось остановиться.
— О, — пробормотала Изабель, ощутив, как запястья пронзило знакомой болью от наручников.
Когда она попыталась облегчить боль, приняв сидячее положение, до нее наконец дошло, что она находилась на стуле.
— С возвращением, — сказал Хамелеон.
Изабель медленно подняла голову, ее запястья, лодыжки и руки запротестовали от боли. Хамелеон стоял прямо перед ней, раздвинув ноги на ширину плеч, руками держась за широкий кожаный ремень и в целом выглядя комфортно. Они находились в коридоре. Камера А35 находилась справа, и теперь Изабель видела, что они находились на нижнем этаже двухэтажного тюремного отсека. Окна на стене слева находились высоко под потолком, и похоже, на дворе стоял полдень.