Мои глаза застилали слезы.
— Ты… ты винишь меня в их смерти. Так вот оно, оказывается, в чем дело! Ты…
— Разумеется, нет.
— Да. И ты всегда винила меня. — Теперь я уже плакала. — Поэтому ты и посчитала, что будет нормально, если…
— Ты не слушаешь меня, Энни. Я знаю, что тебе просто захотелось мороженого, — в твои планы не входило убивать их. И я тоже не имела в виду, что с тобой случится что-то плохое. Я просто хотела, чтобы Вэл перестала верховодить.
Я никак не могла отойти от услышанного, когда она сказала:
— Но долго это не протянется. Завтра придет мой адвокат. — Она поднялась и принялась расхаживать перед столом. Я заметила, что к ее щекам вернулся обычный цвет. — Я расскажу ему, каково мне было расти с такой сестрой, как Вэл, что она вытворяла с нашим отчимом, как сложилась моя жизнь, после того как меня выгнали из дому, как она всегда унижала меня, — а это вербальное надругательство. — Она резко остановилась и повернулась ко мне. — Интересно, явится ли она после этого в суд? Тогда ей придется сидеть и слушать, как мой адвокат…
— Мама, если ты вынесешь все это на публику во время суда, ты снова вывернешь наизнанку мою жизнь. Мне тоже придется говорить о том, что произошло. Мне придется описывать, как он меня насиловал.
Она снова зашагала по комнате.
— Вот именно! Мы должны вытащить ее на трибуну, чтобы она описала то, что она сделала.
— Мама!
Она остановилась и посмотрела на меня.
— Не делай этого со мной, — сказала я.
— Ты тут ни при чем, Энни.
Я хотела возразить, но так и замерла с открытым ртом, когда ее слова наконец дошли до меня. Она была права. В конце концов, не имело значения, сделала она это ради денег, чтобы привлечь внимание или чтобы раз и навсегда одолеть свою сестру. Ни один из этих мотивов не имел ко мне никакого отношения. Я всегда была ни при чем. Обо мне не думали ни она, ни Выродок. Я даже не могу сказать, кто из них более опасен.
Когда я встала и направилась к двери, она спросила:
— Ты куда идешь?
— Домой, — на ходу ответила я.
— Энни, стой!
Я обернулась, готовая увидеть слезы, услышать «Прости меня» или «Не оставляй меня здесь одну».
Но она сказала:
— Никому ничего не говори, пока у меня не появится шанс. Все должно быть сделано правильно, иначе…
— О боже, ты действительно так ничего и не поняла?
Она уставилась на меня пустым взглядом.
Я покачала головой.
— И, блин, уже никогда, видно, не поймешь.
— Когда вернешься, принеси мне газету, чтобы я могла…
— Я не вернусь, мама.
Глаза ее стали огромными.
— Но я же нуждаюсь в тебе, Мишка Энни!
Я постучала в дверь и, пока охранник открывал мне, сказала:
— Я надеюсь, что с тобой все будет хорошо.
Пока он запирал маму там, я тяжело упала на скамейку в коридоре у противоположной стены. Он спросил, в порядке ли я и не хочу ли, чтобы он позвал Гари. Я ответила, что мне нужно пару минут, и он оставил меня одну.
Я считала кирпичи в стене, пока пульс мой не успокоился, а потом вышла из полицейского участка.
Газетчики пронюхали о моем посещении тюрьмы, и на следующий день заголовки пестрели догадками. Кристина оставила сообщение, чтобы я звонила ей хоть днем, хоть ночью, если мне захочется поговорить. Она пыталась скрыть это, но по ее тону я поняла, что ее задело то, что я не рассказала ей, что собираюсь навестить маму. Тетя Вэл тоже оставила какое-то невнятное сообщение, заставившее меня задуматься, насколько много она знает. Но я не перезвонила ни той ни другой. Я не позвонила никому из тех людей, которые оставили сообщения с предложением «поговорить, если мне это нужно». Ну о чем тут еще можно говорить? Все кончено. Это сделала моя мама. Все, точка.
Через пару дней я положила на тумбочку рядом с кроватью проспект художественной школы. Когда я увидела его на следующее утро, то подумала: «Черт, если я хочу осуществить свою мечту, мне нужны деньги!» Поэтому я и позвонила той дамочке из кино. Мы с ней чудно поговорили. Я оказалась права: ей, похоже, не чужда некоторая чуткость, и все выглядит так, вроде она действительно готова прислушаться к моим пожеланиям. Несмотря на то что она из Голливуда, разговаривает она как вполне нормальный человек.
Какая-то моя часть по-прежнему противится съемкам, но я знаю, что фильм будет снят все равно, а если уж кто-то будет извлекать выгоду из кино о моей жизни, то среди этих людей могу быть и я сама. К тому же это будет не на самом деле обо мне, это будет голливудская версия — ко времени, когда фильм выйдет на экран, это будет просто еще одно кино. А не моя жизнь.