Похищенная
Сперва она пыталась как-то сопротивляться и не терять надежды. Но дурман, которым ее начали поить еще по дороге, действовал все сильнее. Она больше не ощущала течение времени, не следила за тем, когда уходит и когда появляется ее мучитель. Пришло равнодушие. Нет никакой разницы где она, кто она и что с ней. Хотелось растворится, не-быть, не-чувствовать, не-думать. Не было сил на то, чтоб анализировать обстановку, искать пути из этого кошмара.
Тело болело, сознание затягивало туманом, как реку в предрассветный час. И в этой реке медленно тонули последние мысли о побеге. Больше она не сопротивлялась- не видела смысла. Никто не знал, где она. Никто не видел, кто и куда ее увез. Никто не станет искать ее тут. Она точно не знала, где именно оказалась, но понимала, что увезли ее достаточно далеко. Обрывки воспоминаний сохранили три привала по дороге. Или их было четыре? Но никак не меньше двух, это она помнила точно. Хотя иногда ей казалось, что она уже не помнит что такое «два» и чем это отличается от «четыре».
Большую часть времени она проводила в каком-то подобии чулана, отделенном от остального помещения дырявой ветхой занавеской. Пол был застелен старой медвежьей шкурой, пыльной и вытертой. Воняло от нее так, как будто при жизни медведь этот питался тухлой рыбой и собственным дерьмом. Она старалась лишний раз не двигаться и дышать мелко и часто, чтоб как можно меньше впускать этот запах в свои легкие.
Глубоко дышать было больно из-за синяков, сплошь покрывавших бока. Она помнила, как он ударил ее, а она испугалась, что он сломает ей ребро и обломки проткнут легкое.
Глупая... тогда она еще боялась умереть...
Запястья были растерты веревкой, ранки больше не затягивались. Лицо превратилось в сплошную маску из ссадин и гематом. Губы распухли, стоило пошевелить ими, как тонкая едва подсохшая корочка трескалась и мелкая назойливая боль на время отвлекала ее от какой-то другой боли. Губы он разбил в первый же день, а потом она сама прокусывала их бессчетное число раз, в бесполезной попытке сдержать рвущийся изнутри крик.
Ему нравилось слушать, как она кричит. Ее крик показывал, что она все еще сохраняла остатки сознания. По крайней мере настолько, чтоб реагировать на новую боль.
За это время она узнала о своем теле многое. Теперь она знала, что маленькая тупая долгая боль в каком-то одном месте страшней, чем острая, но короткая. Узнала, как глаза заволакивает пеленой и что обморок это лучшее, что может случится с ней сейчас. И то, что она не может имитировать обморок- он всегда знал, если она пыталась притворится.
Она потеряла счет тому, сколько раз он пытался лишить ее девственности. Но ни разу его член не стал настолько твердым, чтоб довершить начатое. Он кромсал, мял и щипал ее тело, он терся об нее своим безобразно длинным вялым отростком, но никак не мог проникнуть им туда, куда хотел. Все между ног было растерто и саднило, внутренняя поверхность бедер расцарапана, а ягодицы покрыты набухшими рубцами, оставленными ремнем. Попытки помочится приносили приступы боли. Он пытался затолкать в нее свою плоть, раз за разом закипая от злости. Он лез внутрь грязными пальцами, смачивая их слюной. Один раз даже попытался засунуть член ей в рот. Было так больно, что она непроизвольно сжала зубы. Тогда он и ударил, после этого губы распухли и он больше не пытался. Если бы он тогда выбил зубы, она могла бы захлебнуться собственной кровью. До смерти... один зуб, кажется, шатался, но выпадать и не думал. Снова не повезло.
На первый раз она еще пыталась отбиваться, насколько это возможно было делать со связанными руками. Тогда она выворачивалась так сильно, что повредила правое плечо, теперь оно опухло, но болело только когда к нему прикасались.
Он наматывал ее длинные волосы на кулак, пригибал к паху и заставлял смотреть, на попытки вручную наполнить кровью свое «копье». Когда он это сделал в первый раз- пытался заглянуть ей при этом в лицо, остервенело спрашивая «нравится? Хочешь его?». Отвращение и презрение во взгляде, которые она не смогла сдержать, стоили ей подбитого глаза, который теперь гноился.
Девушку почти не кормили. Раз в день ей доставалась миска с размоченным в воде черствым хлебом. Она съедала сколько могла, после этого ранки во рту каждый раз кровоточили. Глотать было больно, так как он несколько раз пытался ее душить и каждый раз при глотке горло перехватывало спазмом.
Она перестала различать время суток, в комнате не было окон. Иногда он приходил надолго, иногда находился в комнате, не обращая на нее внимания. Он вытаскивал ее на грубо сколоченную кровать, закиданную несвежим тряпьем и терзал, пока она не теряла сознание. Все время он был пьян, иногда сильнее иногда слабее, от него постоянно разило застарелым потом и перегаром. От его запаха ее несколько раз вырвало, за это он бил ее снова и снова. Один раз она очнулась, пока он дрых в пьяной отключке, и попыталась уползти в «свой» угол, но потеряла сознание на пол дороге. Тогда он нашел ее на полу и наступил на пальцы правой руки каблуком. От этого пальцы опухли и двигать ими было очень больно.