– Обдумали бы вы предложение вашего батюшки, – советует Салаи, будто прочитав, что у меня на уме.
Я киваю:
– Может статься, ты прав. А сам-то не передумал со мной ехать?
На мгновение лицо Салаи омрачается. Но вряд ли я сейчас услышу правду о том, что он чувствует, представляя, как покинет родину и устремится со мной в неизвестность.
– Говорят, Флоренция – дивный город, маэстро. Да и потом, где же мне быть, как не подле вас?
Я не могу сдержать смешок.
– Тогда мы отправимся вместе, сынок. В огонь. Прямиком в пламень.
БЕЛЛИНА
Флоренция, Италия1498 год
В своей крошечной спальне, оставшись наедине с собой, Беллина достала из кармана пригоршню угольков – несколько обуглившихся человеческих косточек – и выложила их на колченогий стол. Падая с ладони, они застучали, как игральные кости, на неоструганном дереве. Беллина взяла один уголек и внимательно рассмотрела его в зыбком свете единственной свечи. Возможно, это была фаланга пальца, но Беллина не знала точно.
С самого начала она, оцепенев от ужаса, завороженно смотрела на казнь, не в силах отвести глаза. Она не отвернулась, даже когда всем телом Джироламо Савонарола – человек, казавшийся бессмертным, – дико задергался, заплясал на веревке, в петле, а потом затих. Она продолжала смотреть, когда помощники палача укладывали вязанки хвороста под ногами повешенного. Пламя занялось быстро, жадно набросилось на прутья и поленья. Костер был в два раза выше, чем тот, что в прошлом году, по приказу Савонаролы, разводили здесь во время карнавала. Огонь не замедлил охватить тела в белых балахонах. Беллина видела, как толстые веревки с треском лопнули, и три тела провалились в огненную бездну.
Как быстро люди вознесли Савонаролу на пьедестал. И как быстро они его низвергли.
Много часов спустя Беллина все еще стояла у дымящихся головешек большого костра, там, где Джироламо Савонарола и его ближайшие сподвижники испустили последний вздох. Она узнала в лицо несколько фратески, разворошивших еще горячие угли, – они искали останки священника, чтобы забрать их с собой, словно в его обгоревших костях могла таиться чудодейственная сила. И в тот момент ей показалось вполне естественным броситься к пепелищу и тоже схватить реликвии, унести частицу Савонаролы в тайном кармане, пришитом к юбке. Почему она взяла эти косточки? Быть может, потому, что все еще пребывала под властью иллюзии и верила, что брат Савонарола был пророком?
Теперь Беллина понимала, что сделала глупость. Неужто этому священнику удалось и ее ввести в заблуждение, как и многих других? С того самого дня, как она год назад швырнула в огонь украденные у Лизы крестильные дары ее детей, Беллина то и дело задумывалась, не привела ли ее к фратески собственная наивность. Будут ли они и дальше собираться на складах красильщиков? Чем займутся теперь, когда их гипнотический вождь обратился в пепел и горстку обгорелых костей? Чего на самом деле стоили ее усилия, вера и благочестие? Была ли она искренней последовательницей Савонаролы или всего лишь влюбленной женщиной, жаждавшей внимания Стефано?
Впрочем, это уже не имело значения – Стефано исчез, и никто, даже его сестра Дольче, не знал, куда он направился.
Беллина собрала косточки в мешочек и засунула его глубоко под обивку тюфяка на кровати. Внутри, в тюфяке, она вдруг наткнулась пальцами на какой-то маленький твердый предмет и достала его. Это был старый коралловый амулет на шелковой ленте, тот самый, который Беллина присвоила себе в доме отца Лизы много лет назад. Он был подарен новорожденной Лизе и призван ее защищать. Вместо амулета защитницей Лизы стала сама Беллина. Талисман много времени провел у нее в кармане, а потом под обивкой тюфяка. Так много, что она успела позабыть об этой вещице. Теперь же, повертев в руках красную коралловую подвеску, Беллина засунула ее в тюфяк, на прежнее место. Она была рада, что в приступе фанатизма не отправила этот амулет в свое время вслед за другими жертвоприношениями на алтарь Джироламо Савонаролы.
За толстыми стенами дома Лизы и Франческо никто больше не заговаривал о низвергнутом проповеднике. И о надоедливых бандах юнцов, покушавшихся на их сокровища, тоже вспоминать перестали. Вечерами Беллина и Лиза теперь по очереди укачивали маленькую Пьеру, пели ей колыбельные и убирали прядки волос с покрытого испариной детского лба – малышка заболела. Много дней она была бледненькой и вялой, а потом ее щечки снова обрели румянец, и все пошло дальше своим чередом.