Элизабет Лорд
Похищенные годы
Посвящается ЧАРЛЬЗУ ТИТЧЕНУ, моему покойному мужу и терпеливому другу, и моим любимым детям: ДЖОНУ, ДЖАНЕТ и КЛАРЕ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Летти Банкрофт пришла в восторг, от ее стеснительности не осталось и следа. Еще немножко, и она наденет новый корсет.
Это была довольно дешевая вещица – всего двенадцать шиллингов и одиннадцать пенсов – из плотной холстины, укрепленной китовым усом, назначение которой – придать ее и без того узкой талии модный утонченный изгиб.
– Ты скоро? – Мать неодобрительно посмотрела на нее. – Ты умрешь в нем, если затянешь по-настоящему.
Прошло всего две недели, как Летти исполнилось восемнадцать, и она решила, что теперь все должно быть по-другому, теперь она будет выглядеть модно и богато, пусть она всего лишь подружка невесты. Как только она войдет в спальню и наденет этот корсет, она сразу станет другим человеком!
Летти, или, как настаивал ее отец, Летиция, отошла от раскрытого окна, находившегося над магазином уцененных вещей, которым владел отец, и посмотрела на стоявшие на камине часы. Полдвенадцатого! Господи, она же не успеет одеться!
Было пятнадцатое июня тысяча девятьсот восьмого года, суббота. Ее старшая сестра Винни венчалась в половине второго в церкви Святой Троицы, что на улице Святого Николая. Летти и ее другая сестра, Люси, были подружками невесты.
Из спальни доносились громкие, возбужденные девичьи голоса. Люси была уже готова, Винни – почти. А она все еще стоит здесь, в старом домашнем платье, ее распущенные золотисто-каштановые волосы еще должна причесать и заколоть на модный манер Люси.
В гостиную заглянула мать, Мейбл Банкрофт.
– У тебя все в порядке, Летти, милая? – Ее голос звучал тихо, почти как вздох.
Летиция взглянула на ее худое, с болезненным румянцем лицо, какие часто можно видеть в Ист-Энде. Грязные, узкие улицы, лишенные воздуха, как считалось, были отличной почвой для болезни. Мать заболела месяцев десять назад, но полагала, что хорошеньким дочерям это не грозит. Правда, она их больше никогда не целовала, что было немножко обидно; когда кашляла, пользовалась специальным платком, у нее была отдельная посуда, ложки, вилки и отдельное полотенце. Их семья была несколько более состоятельна, чем другие семьи в этом квартале, и могла позволить себе отдельные полотенца для каждого члена семьи. Дела в магазине отца шли относительно хорошо, что позволяло им «держаться на плаву». Во всяком случае, им не приходилось ходить в ломбард и закладывать вещи.
– Я почти готова, мама, – ответила Летти. – Еще чуть-чуть, и все.
– Не беспокойся, милая, – успокоила ее мать. – Невеста еще не готова. Только постарайся, чтобы мы тебя не ждали.
– Гм! – Летти состроила гримасу, которая не очень шла ее лицу. Курносый нос, волевой подбородок и высокие брови она унаследовала от отца, а свой высокий рост – от обоих родителей, что довольно редко встречается среди кокни, обитателей бедных кварталов Лондона.
Ее большие зеленые глаза, стоило ей лишь искоса бросить взгляд, могли заставить любого парня покраснеть до корней волос, и этот нехитрый трюк она, если хотела, проделывала весьма эффектно. Жаль только, что ей редко этого хотелось, во всяком случае не с ребятами, которые ее окружали. Вот если бы ей встретился такой состоятельный мужчина, какого нашла Винни! Она завидовала удаче, которая выпала на долю сестры. Ей так никогда не повезет.
– Все уже, похоже, собираются уходить, а я все еще не одета! – ужаснулась она. – И прическа совсем не готова. А у подружки невесты волосы не должны быть растрепаны.
– Они не будут растрепаны, милая, – устало сказала мать. – Люси сейчас тебя прекрасно причешет.
Избегая дальнейших споров, мать вышла из гостиной. Летти повернулась к окну и высунула голову из-за кружевной занавески на улицу. Опершись локтями на грязный подоконник, она поднялась на цыпочки и посмотрела вниз.
Улица внизу была пустынна. По субботам большинство людей ходило на рынок, который располагался через несколько улиц, на Брик Лейн. Оттуда слабо доносились крики лавочников и грохот трамваев. А завтра эта тихая улица огласится щебетанием тысяч птиц, словно два огромных листа наждачной бумаги будут тереться друг о друга.
Это был Клаб Роу, лондонский птичий рынок. Его лавки протянулись от Бетнал Грин Роуд до самых Склейтер-стрит и Нейр-стрит, и люди со всего Лондона съезжались сюда по воскресеньям, чтобы купить голубей, цыплят, но, главным образом, в поисках коноплянок, щеглов и канареек.
Стоило летом кому-нибудь вывесить за окно многоквартирного дома клетку с крошечной птичкой, которая выводила заливистые трели, как вся улица эхом повторяла их. Зимой на улицах царила тишина, но даже тогда на Клаб Роу можно было услышать птичий щебет. Продавцы вешали клетки высоко над дверью, и маленькие затворники пели, словно стремясь, чтобы их скорее кто-нибудь купил и забрал с холода в дом.
В воскресенье утром воздух задрожит от голосов покупателей и громких выкриков продавцов. Улица будет запружена людьми, толкающимися у грязных витрин магазинов и под матерчатыми козырьками лавок. Летти любила смотреть вниз на эту бурлящую реку шляп. Лица мужчин были спрятаны под засаленными кепками или пыльными котелками, а лица женщин – под соломенными шляпками, черными, желтыми или кремовыми, с разноцветными ленточками, иногда с широкими полями, украшенными восковыми фруктами, пол-ярдом тюля и несколькими перьями – жалкое ист-эндское подобие богатой моды Вест-Энда.
Это был бедный квартал, который Летти знала с детства, но и здесь постепенно происходили перемены. На дворе был тысяча девятьсот восьмой год. Моду устанавливали богатые, но любая девушка, вплоть до последней посудомойки, могла подражать им. Имея выкройку, немного дешевой материи и ленты, можно было почти из ничего сделать платье и прогуливаться в нем по воскресеньям в парке, словно настоящая леди, даже если ты на самом деле простая фабричная девчонка.
Внезапно вспомнив, что совсем скоро и она, надев платье подружки невесты, будет выглядеть, как настоящая леди, Летти повернулась лицом в комнату, которая после яркого уличного света показалась ей темной и мрачной.
– Вам еще долго, Люси? – закричала она. Когда Летти волновалась, ее лондонский акцент, с которым боролся отец, становился заметнее.
– Зачеши волосы наверх! – донесся голос Люси с таким же акцентом. Она тоже забыла, что теперь старается более округло произносить гласные и не глотать окончания, так же, как это делает парень, с которым она гуляет.
– Мы почти закончили, Винни выглядит, как картинка! Сейчас ты увидишь, Лет.
– Что это за Лет в нашем доме? – раздался из спальни сердитый голос отца, Артура Банкрофта. Хоть он и был в семье главным поборником правильного произношения, но сам часто забывался и говорил с жутким акцентом. – Ее зовут Летиция!
– Что, папа? – машинально откликнулась Летти, услышав свое имя.
– Я не с тобой разговариваю!
Голос Артура Банкрофта стал еще более раздраженным.
– А я думала, со мной.
В дверях появилось его тонкое, с торчащими песочно-серыми усами лицо, а за ним и вся его длинная худая фигура. В свои пятьдесят он еще сохранял черты былой красоты.
– Я не в восторге от твоего язычка! Я разговариваю с Люциллой. И зачем ты кричишь, как торговка? Я хочу, чтобы вы были воспитаны лучше, чем они. Люцилла следит за своими словами, или по крайней мере пытается, – поправился он. – А Лавиния уже настоящая леди, раз выходит замуж за своего Альберта. Мне бы не хотелось, чтобы ты разговаривала так в присутствии ее мужа или его родственников. Не позорь нас.
Он был очень взволнован и меньше всех готов. На нем были рубашка, подтяжки, лучшие воскресные брюки, которые и так отлично держались на ремне. Жесткий целлулоидный воротник, словно сломанное крыло чайки, торчал одним углом в сторону. Его волосы, слегка тронутые сединой, были гладко расчесаны на прямой пробор и покрыты лаком, так как всегда непослушно кудрявились. Даже теперь одна непослушная прядь торчала, словно петушиный гребень. Вьющиеся волосы отца были несчастьем всей его жизни.