— Да-да, я слышал. Впрочем, шлюпка высадит вас прямо у городского причала, а оттуда до дома Ранкейлора рукой подать.
И тут, наклонясь, он прошептал мне на ухо:
— Берегитесь старой лисы. Он замышляет недоброе. Мне надобно переговорить с вами.
И, взяв меня под руку, он продолжал нарочито громким голосом, направляясь к ялику:
— Так что вам привезти из Каролины? Рад услужить родне мистера Бальфура. Так что же, табак? Индейские украшения из перьев? Шкуру дикого зверя? Пенковую трубку? А может, дрозда-пересмешника, который мяучит не хуже кошки? А то хотите кардинала, птицу, красную, точно кровь? Решайте, за вами выбор, все, что прикажете.
Тем временем мы подошли к ялику, и шкипер принялся меня подсаживать. Я же и не думал противиться— глупец!— я вообразил, что нашел себе доброго товарища, и предвкушал удовольствие от осмотра брига. Только мы сели в ялик, матросы ударили в весла, и мы поплыли. Это новое, очень приятное ощущение — когда шлюпка скользит по волнам, берег открывается все шире и шире, а бриг растет на глазах — взволновало меня так сильно, что я не слушал, о чем говорит шкипер, и отвечал наобум.
Когда мы подошли к борту (тем временем я чуть ли не разинув рот изумлялся высотою брига, слушал, как плещут о его борт волны, как оживленно переговариваются матросы на палубе), шкипер прокричал, чтобы нас первыми поднимали на борт, и приказал спустить с грот-рея¹ канат. Я не заметил, как повис в воздухе, и тотчас же опустился на палубу, где шкипер, проделавший то же самое минутою раньше, с живостью взял меня под руку. Так простоял я несколько минут, ощущая легкое головокружение от качающихся вокруг предметов и, быть может, некоторый страх, между тем Хозисон показывал разные снасти, изъясняя их предназначение.
[¹Грот- рей— поперечный брус у нижнего паруса грот-мачты.]
— А где же дядя? — наконец опомнился я.
— Хм,— помрачнев, холодно усмехнулся он.— И в самом деле — вопрос!
Я понял, что дело плохо. Изловчившись, я вырвался из-под его руки и подбежал к борту. И точно, ялик повернул к берегу, на корме его сидел дядя. Я закричал пронзительно: «На помощь! Убивают!» — казалось,
криком этим огласилась вся гавань. Дядя обернулся; я увидал на миг его лицо, оно выражало злобу и ужас. Но тут чьи-то грубые руки подхватили меня и оттащили от борта. Затем как будто ударило молнией. Перед глазами все вспыхнуло, помутилось — и я упал без чувств.
Глава 7
Я УХОЖУ В МОРЕ НА «КОВЕНАНТЕ»
Придя в себя, я почувствовал острую боль во всем теле; руки и ноги мои были связаны, кругом кромешная тьма и какие-то странные, жуткие грохочущие звуки. Ревело точно у исполинской плотины, слышались всплески волн, стоны, скрипы снастей и яростные крики матросов. И все кругом то взмывало, то падало, раскачиваясь с головокружительной силой. Я был совершенно разбит, боль была страшная; только спустя несколько времени я наконец уяснил, что лежу в трюме этого адского корабля и что на море шторм. Я понял: случилась беда. Мрачное отчаяние, ужас раскаяния в своем безрассудстве, жгучая ненависть к дяде овладели мной, и я снова лишился чувств.
Когда я очнулся, все так же ревело, стонало, качалось из стороны в сторону. К моим страданиям прибавилась еще болезнь, печально известная всем, кто не привык к морю. Много страданий выпало на мою бурную молодость, но никогда мне не было так худо, как в эти первые часы моего пребывания на бриге.
Вдруг раздался пушечный выстрел. Я подумал, что буря усилилась и бриг подает сигнал бедствия. Мысль об освобождении пусть даже ценою гибели в морской пучине ободрила меня несказанно, но я ошибался. Как я потом узнал, то был обычай, заведенный шкипером. Я потому упоминаю о нем в этих записках, что хочу показать читателю, что даже дурные люди не лишены достоинств.
Оказалось, мы проходили тогда в нескольких милях от Дайзерта, где был построен бриг «Ковенант» и где несколько лет тому назад поселилась почтенная миссис Хозисон, мать шкипера. С той поры шел ли «Ковенант» в Дайзерт или из Дайзерта, не было случая, чтобы в этом месте не палили из пушки и не поднимали флаг в честь славного города.
Я потерял счет времени: в смрадной корабельной утробе день и ночь были неразличимы, а часы в горестном моем положении тянулись вдвое дольше обыкновенного. Поэтому не могу сказать, сколько времени пролежал я так, дожидаясь, когда бриг разобьется и пойдет ко дну,— верно, долго, мучительно долго. Под конец я погрузился в сон.
Проснулся я оттого, что в лицо мне кто-то светил фонарем. Надо мною склонился человек лет тридцати, небольшого роста, с зелеными глазами и с копной взъерошенных рыжих волос.
— Ну что, как дела? — спросил он.
У меня брызнули слезы. Незнакомец пощупал мне пульс, виски, затем обмыл и перевязал рану.
— Да-а, эк тебя сильно. Что, приятель, побаливает? Не хнычь. Это еще не конец света. Ты скверно начал, но у тебя не все потеряно. Есть хочешь?
Я сказал, что не смогу есть, до того мне плохо. Он дал мне в жестяной кружке коньяк, разбавленный водой. Я выпил, и он ушел.
Когда меня снова пришли проведать, я лежал в полусне, с открытыми глазами; от горла как будто бы отлегло, но голова кружилась по-прежнему, и было еще мучительнее. Сверх того, я чувствовал острую боль в конечностях, веревки жгли, как огонь. Зловонный запах трюма, казалось, вошел в мою плоть; к тому же меня терзали всевозможные страхи: то вездесущие корабельные крысы обнюхивали мое лицо, касались его коготками, то наплывали жуткие, лихорадочные видения и всё кружились, кружились перед глазами.
Когда люк открылся и тьму прорезал трепетный луч фонаря, этот луч был для меня словно луч солнца с небес, и, хотя я увидел только толстые бимсы¹ моей темницы, радость моя была несказанна и я едва не заплакал. Первым по трапу спустился мой зеленоглазый знакомец; я заметил, что идет он, пошатываясь. За ним следовал шкипер. Ни тот, ни другой не проговорили ни слова, но первый вновь принялся осматривать мою рану, а Хозисон стал подле, устремив на меня тяжелый, недобрый взгляд.
[¹Бимс— поперечная балка, поддерживающая палубу.]
— Ну вот, извольте убедиться, сэр,— проговорил зеленоглазый.— Горячка. Лежит здесь без света, без пищи. Надеюсь, вы понимаете, что это значит?
— Я вам не лекарь, мистер Райч,— отозвался шкипер.
— Позвольте, сэр! У вас толковая голова на плечах, да и за словом вы в карман не полезете. Но тут уж вам не отговориться. Я хочу, чтоб малого сейчас же вынесли из этой дыры в кубрик.
— Мало ли, что вы хотите, сударь,— возразил шкипер.— На судне распоряжаюсь я. Где он сейчас лежит, там и будет лежать. Здесь ему место.
— Предположим, вам за него хорошо заплатили, только осмелюсь покорнейше заметить, я, сэр, не получал ничего. Да, мне платят жалкое жалование, а между тем я исправляю должность первого помощника на этой старой посудине. И вы прекрасно знаете, как мне достаются деньги. Я работаю! А больше мне ни за что не платят и не платили!
— Если б вы так часто не прикладывались к фляжке, у меня не было бы к вам никаких претензий,— отвечал шкипер.— Уж лучше бы помалкивали, а то все какие-то загадки да недомолвки. Пойдемте, нас ждут наверху,— прибавил он резким тоном и ступил было на трап, но в это мгновение мистер Райч схватил его за рукав.
— А если вам заплатили за убийство!
Хозисон обернулся.
— Что вы сказали?! — в гневе вскричал он.— Что за разговоры на судне?!
— Мне кажется, сэр, вы отлично понимаете, о чем идет речь,— произнес мистер Райч, твердо глядя в лицо шкиперу.
— Мистер Райч, это наше третье плаванье с вами,— проговорил Хозисон.— Пора бы научиться меня понимать. Да, нрав у меня бывает крутой — что правда, то правда,— но то, что вы сейчас сказали, это оскорбительно. У вас, должно быть, злая душа и нечистые мысли. Если вы полагаете, что этот малый может умереть…
— В этом нет сомнения,— прервал его мистер Райч.
— Вы все сказали?! Так вот, переводите его куда хотите!
С этими словами шкипер стал подниматься по трапу, и я, безмолвно наблюдавший этот странный разговор, увидел, как мистер Райч повернулся и отвесил вслед Хозисону низкий поклон, не иначе как только в насмешку. Несмотря на плачевное свое состояние, я не мог не понять из этого разговора, что помощник шкипера был сильно нетрезв и что пьяный иль трезвый, он может оказать мне неоценимую услугу.