— Что же, коли так, сэр,— сказал я после некоторого раздумья,— я, пожалуй, останусь. Признаться, куда достойнее принимать помощь от родственников, нежели от чужих. И если меж нами не будет мира, видит бог, не я тому буду виной.
Глава 4
Я ПОДВЕРГАЮСЬ СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ
Вопреки моим опасениям, день, начавшийся так безрадостно, прошел сносно. В полдень ели мы холодную кашу — остатки завтрака, зато на ужин явилась горячая. Стол дяди не изобиловал яствами: овсяная каша да легкое пиво, а в иной пище он, казалось, и не нуждался. Говорил он по-прежнему скупо, большей частью пребывал в задумчивости и лишь изредка, встрепенувшись, задавал какой-нибудь вопрос. Я пытался завести разговор о моей будущности, но дядя всячески от него уклонялся. Благо он все же открыл для меня соседнюю комнату, где я обнаружил немало латинских и английских книг. Они-то и помогли скоротать время до ужина. Благодаря книгам пребывание в доме уже не казалось тягостным, и только при виде дяди, глаза которого точно играли в прятки со мной, в душе моей пробуждалось прежнее недоверие.
Мои сомнения усугубило еще одно обстоятельство. На заглавном листе одной книги — это был небольшой сборник баллад Патрика Уокера — я обнаружил дарственную надпись, сделанную рукой моего отца: «Брату моему Эбинизеру, в день его пятилетия». Мне показалось странным, что отец мой — а он, насколько я понял, был младшим братом,— не достигнув еще и пяти лет, умел писать превосходным, уверенным почерком. Не иначе тут была какая-то ошибка. В конце концов, не мог же отец перепутать дату? Чтобы как-то заглушить свои подозрения, я брал с полки один том за другим (тут было немало старинных романов, поэм, исторических трактатов, попадались и новые книги), но, как я ни тщился занять себя чтением, мысли мои поминутно возвращались к загадочной надписи. Выйдя к ужину, я не преминул поинтересоваться, рано ли начал читать мой отец и каковы вообще были его способности к учению.
— Александр? Да что ты! Помилуй! — воскликнул дядя.— Я был гораздо способней его. Мы и читать-то начали в одно и то же время.
Этот ответ еще больше озадачил меня. Уж не были ли они близнецами, подумал я и обратился к дяде с вопросом.
Только я это спросил, дядя вскочил со стула, точно ужаленный, роговая ложка упала на пол.
— Для чего тебе это знать? — воскликнул он, устремив на меня бешеный взгляд, и вцепился рукой в лацкан моей куртки. Я увидел близко его глаза — не глаза, а глазки, беспокойно моргающие, блестящие, как у птицы.
— Позвольте, сударь, что это значит! — невозмутимо отвечал я, ибо знал, что гораздо сильнее его, да к тому же был не из робких,— Уберите сейчас же руки. Что вы себе позволяете?!
Дядя нехотя повиновался.
— Послушай, Дэви,— с усилием проговорил он.— К чему все эти разговоры? Ты заговорил об отце, и я не сдержался.— Несколько времени он сидел неподвижно, потупясь, руки у него дрожали.— Как-никак он был мне братом... единственным,— прибавил он довольно невыразительно и, подняв ложку, молча принялся за еду, по-прежнему дрожа всем телом.
Этот странный поступок — то, что дядя чуть было не дал волю своим рукам, а потом вдруг пустился в сердечные излияния,— совершенно не укладывался в моей голове. С невольным страхом сливались во мне и неясные надежды. С одной стороны, дядя представлялся мне сумасшедшим и оставаться с ним под одним кровом было небезопасно; с другой же — невольно мое встревоженное воображение рисовало картину в духе старинных баллад, некогда мною слышанных: бедный юноша, законный наследник, и его дядя, злодейским образом присвоивший чужое имение. С какой стати дядя разыгрывает эту комедию? Передо мной, человеком со стороны, почти, нищим? Не иначе в глубине души он не на шутку меня побаивается.
Подозрения мои были смутны, но не просто их было рассеять. Теперь, уподобясь дяде, я стал украдкой следить за каждым его движением. Мы сидели друг против друга, как кошка и мышь, обмениваясь настороженными взглядами. Дядя более ко мне не обращался. Он сидел нахмурясь, что-то усиленно соображая. Чем более я наблюдал за ним, тем более убеждался, что мысли его отнюдь не благостны.
Убрав со стола тарелку, он занялся своей трубкой, а затем, отодвинув стул к очагу, уселся перед окном, ко мне спиной, и какое-то время курил в раздумье.
— Дэви,— наконец произнес он.— Я все думаю...— он замялся, умолк, а потом повторил уже сказанное.— У меня есть деньги, правда, немного, те, что, можно сказать, тебе причитаются. Тебя-то тогда еще на свете не было. Так вот, обещался, помнится, твоему отцу. Да нет, не подумай, никаких векселей не было. Сам понимаешь: два джентльмена, бутылка вина. Ну, я проспорил., Так вот, деньги эти я сразу же отложил — как-никак долг джентльмена! — да вот отдать не привела судьба. А теперь к тому же эта сумма возросла до... дай бог памяти... до...— забормотал он, мучительно припоминая.— Да! Ровным счетом сорок фунтов будет! — С этими словами, произнесенными почти с надрывом, он косо взглянул на меня и вскрикнул пронзительно: — Шотландскими!