После краткой информации о ходе расследования, произнесенной замогильным голосом, инспектор Карно, словно покоряясь судьбе, представил сидевшего рядом с ним дородного голландца, суперинтенданта Юргенса из бюро Интерпола в Гааге, а затем попросил господина Опоста Пекара, помощника директора Лувра, детально описать кражу. Но тот просто подтвердил, что система безопасности в Лувре абсолютно надежна. Я заметил, что Пекар так до конца и не сумел поверить в то, что картина похищена.
– В паркете около картины находятся датчики сигнализации, которые включаются после закрытия музея, как и система инфракрасного излучения. К тому же бронзовую раму просто невозможно сдвинуть с места без предварительных работ – она наглухо вмонтирована в стену…
Я смотрел на репродукции картины в натуральную величину, укрепленные позади трибуны. Одна из них показывала оборотную сторону дубовой панели с ее шестью алюминиевыми ребрами, точками для электроцепи и многочисленными надписями мелом, сделанными за долгие годы сотрудниками музейной лаборатории. Репродукции были выполнены, когда картину снимали для реставрации, и после града вопросов выяснилось, что работа была завершена за два дня до кражи.
После этой новости атмосфера на совещании резко изменилась. Разговоры тут же прекратились, разноцветные шелковые носовые платки вернулись в нагрудные карманы. Я слегка подтолкнул Жоржа локтем:
– Это все объясняет. Ясно, что картина исчезла, когда находилась в лаборатории, где средства безопасности гораздо примитивней.
И снова возник гул голосов. И снова две сотни носов стали принюхиваться, почуяв след. Итак, картина все же была украдена. Награда для удачливого сыщика (если не орден Почетного легиона и не рыцарское звание, то, по крайней мере, освобождение от всех подоходных налогов и расположение закона) засияла перед аудиторией, подобно солнцу.
Однако на обратном пути Жорж пребывал в унынии.
– И все же картину украли именно из галереи, – сказал он задумчиво. – Я сам видел ее там как раз за двенадцать часов до пропажи. – Он взял меня за руку и крепко сжал. – Мы найдем картину, Чарлз, во славу Нортсби и галереи Норманд. Но, видит Бог, дело это гораздо сложнее, чем они думают…
Так начались поиски утраченного Леонардо. Я вернулся в Лондон уже следующим утром, но мы с Жоржем продолжали перезваниваться. Поначалу мы, как добросовестные ищейки, просто принюхивались и прислушивались. В наполненных аукционных залах и галереях мы ловили любое случайно оброненное слово, которое могло бы дать ключ к раскрытию тайны. Мы не жалели сил: каждый музей, каждый владелец третьесортного Рубенса или Рафаэля был поднят на ноги нашими звонками. При толике везения наша сеть могла бы прихватить какого-нибудь косвенного соучастника кражи: например, на рынке появилась бы копия Леонардо, сделанная одним из учеников Вероккио, – и мы бы ухватились за эту ниточку. Но ничего не происходило.
Мы надеялись, что какой-нибудь ключик к разгадке появится в фильтрах галерей и аукционных залов. Но все было тихо. Волна активности, поднятая бурной реакцией публики, постепенно угасала, и вместе с нею затухало следствие.
Похоже, один лишь Жорж де Сталь был еще способен сохранять интерес к поискам.
Он не слезал с телефона, выпытывая скудные крохи информации о каком-то анонимном покупателе Тициана или Рембрандта или о поврежденной копии ученика Рубенса или Рафаэля. Особенно он интересовался поврежденными и реставрированными картинами, но, естественно, эту информацию давали особенно неохотно.
Когда примерно через четыре месяца после исчезновения Леонардо Жорж оказался в Лондоне, я спросил совершенно серьезно:
– Ну что, Жорж, ты уже знаешь, кто ее украл?
Поглаживая объемистый портфель, Жорж загадочно улыбнулся:
– Ты будешь удивлен, если я отвечу «да»? Строго говоря, у меня пока всего лишь версия, причем на редкость безумная. Если хочешь, расскажу.
– Конечно, – сказал я и добавил почти с упреком: – И это все, чего ты сумел добиться?
Он поднял тонкий указательный палец, призывая меня к молчанию.
– Во-первых, Чарлз, прежде чем ты поднимешь меня на смех, позволь заявить вполне официально: сам я считаю свою теорию абсолютно фантастичной. И все же, – он протестующе пожал плечами, – только она объясняет все факты. Но чтобы собрать доказательства, мне необходима твоя помощь.
– Считай, что ты ее получил.
Жорж извлек из портфеля пачку фотографий. Все они оказались репродукциями картин, причем отдельные места были обведены фломастером. Некоторые из фотоснимков представляли собой увеличенные фрагменты картин с одним и тем же персонажем – человеком в средневековой, одежде с высокомерным лицом и козлиной бородкой. Жорж отобрал шесть самых крупных фрагментов.
– Узнаешь?
Я кивнул. За исключением одной – «Снятие с креста» Рубенса в ленинградском Эрмитаже – я видел все оригиналы в последние шесть лет: исчезнувшее «Распятие» Леонардо, другие «Распятия» – Веронезе, Гойи и Гольбейна, картину Пуссена «Голгофа». Все они экспонировались в музеях – Лувре, Сан-Стефано в Венеции, Прадо, Рикс-музее в Амстердаме, все были хорошо известны. Все – подлинники, все – предмет особой гордости музеев, не говоря уже о Пуссене – жемчужине национальной коллекции.
– Конечно, я знаю эти шедевры. Но ведь все они под надежной защитой. Не хочешь же ты сказать, что эти картины – следующие в списке таинственного грабителя?
Жорж покачал головой.
– Скажу иначе: он ими весьма интересуется… Что еще ты заметил?
Я снова взглянул на репродукции.
– Один и тот же сюжет. И все идентичны – за исключением, может быть, отдельных мелких деталей. – Я пожал плечами. – Ну и что?
– А то, что все они в разное время были украдены! – Жорж нервно прошелся по комнате. – Пуссен – из коллекции Шато Луар в 1822 году, Гойя – похищен Наполеоном из монастыря Монте Кассино в 1806, Веронезе – из Прадо в 1891, Леонардо, как мы знаем, четыре месяца назад, а Гольбейн – захвачен для коллекции Германа Геринга в 1943.
– Весьма любопытно, – прокомментировал я. – Но ведь, как ты отметил, шедевры были украдены в разное время. Надеюсь, твоя теория это учитывает?
– Конечно, и в сопоставлении с другими факторами это приобретает решающее значение. Теперь смотри. – Он протянул мне фотографию Леонардо. – Видишь что-нибудь необычное? – Когда я отрицательно покачал головой, он предложил мне другую фотографию утраченной картины: – А как насчет этой?
Обе фотографии были сделаны с небольшой разницей в перспективе, но во всем остальном были идентичны.
– Обе сделаны с оригинала «Распятия», – пояснил Жорж, – примерно за месяц до пропажи.
– Сдаюсь, – признался я. – Они выглядят совершенно одинаково. Хотя – минутку! – Я взял настольную лампу и наклонил ее над снимками, и Жорж победно кивнул. – Есть отличие… В чем тут дело?
Действительно, фотографии полностью совпадали – за исключением одной детали. В левом углу картины, там, где процессия совершала свой путь по склону холма в направлении трех крестов, выражение лица одного из зрителей было иным. В центре полотна Христос был изображен висящим на кресте спустя несколько часов после распятия, но благодаря пространственно-временной перспективе (обычному приему живописцев Ренессанса для преодоления статичности картины) отдаленная процессия отставала во времени и таким образом как бы следовала за невидимым Христом при его последнем мучительном восхождении на Голгофу.