Наконец я замечаю тот же холодный, бледный наружный свет, который я видела из своего окна. Луна или звезды. Я спешу в том направлении, через большую стеклянную оранжерею, заполненную тропическими растениями. Густая листва свисает с потолка. Горшки стоят так плотно, что мне приходится протискиваться сквозь листву, чувствуя, что я уже снаружи.
Я уже почти дошла до задней двери, когда раздается голос: — Наконец-то проснулась.
Я замираю на месте.
Передо мной стеклянная дверь. Если я побегу, то, вероятно, смогу добраться туда прежде, чем этот человек сможет схватить меня.
Однако я нахожусь в задней части дома. Если дверь вообще не заперта, то мне придется бежать через двор.
Поэтому вместо этого я медленно поворачиваюсь лицом к своему похитителю.
Я настолько ошеломлена и напугана, что почти ожидаю увидеть клыки и когти. Буквально монстра.
Вместо этого я вижу мужчину, сидящего на скамейке. Он стройный, бледный и небрежно одетый. Его волосы настолько светлые, что почти белые, длинные и откинуты назад от лица. Острые черты его лица только усиливаются при этом свете — высокие скулы, тонкая челюсть, темные тени под глазами. Под черной футболкой видны татуировки на обеих руках, спускающиеся до тыльной стороны кистей, а затем поднимающиеся вверх по шее. Его сверкающие глаза похожи на два осколка разбитого стекла.
Я сразу же узнаю его.
Это мужчина из ночного клуба. Тот самый, который смотрел на меня.
— Кто ты? — требую я.
— За кого ты меня принимаешь? — отвечает он.
— Понятия не имею, — говорю я.
Он вздыхает и встает со скамейки. Непроизвольно я делаю шаг назад.
Он выше, чем я ожидала. Он худой, но у него широкие плечи, и он двигается с легкостью, которую я узнаю. Это человек, контролирующий свое тело. Тот, кто может двигаться быстро и без колебаний.
— Я разочарован в тебе, Несса, — говорит он. Его голос низкий, четкий и тщательно выверенный. В нем есть намек на акцент, который я не могу определить. — Я знал, что тебя оберегали. Но я не думал, что ты окажешься глупой.
Его оскорбление режет меня, как удар плетью. Может быть, дело в выражении его лица, в том, что он скривил губы в отвращении. А может быть, дело в том, что я и так уже на взводе от ужаса.
Обычно я не вспыльчива. На самом деле, я могу быть немного мямлей.
Но мой мозг решил, что сейчас самое время наконец-то проявить снисходительность. Именно тогда, когда это может привести к моей смерти.
— Мне жаль, — говорю я сердито. — Разве я не оправдываю твои ожидания как заложник? Пожалуйста, просветите меня, насколько проницательным ты был бы, если бы кто-то накачал тебя наркотиками и бросил посреди какого-нибудь жуткого особняка с привидениями?
Как только я это сказала, я пожалела об этом. Потому что он делает еще один шаг ко мне, его глаза свирепы и холодны, а плечи напряжены от гнева.
— Ну, — тихо шипит он, — я бы, наверное, был достаточно умен, чтобы не злить своего похитителя.
Я чувствую, как мои ноги дрожат подо мной. Я делаю еще один шаг назад, пока не чувствую, что прохладная стеклянная дверь упирается мне в спину. Моя рука слепо нащупывает дверную ручку.
— Ну же, Несса, — говорит он, его глаза буравят меня, когда он подходит ближе. — Не можешь же ты быть в полном неведении о том, что происходит в твоей семье?
Он знает мое имя. Он послал человека с черными волосами похитить меня — значит, этот парень работает на него, как солдат. И в его речи есть намек на акцент. Утонченный и необычный — ничего узнаваемого, вроде французского или немецкого. Это может быть восточноевропейский. У него такая внешность — высокие скулы, светлая кожа и волосы. Русский? Нет...
Четыре месяца назад моя семья столкнулась с польским гангстером. Некто по кличке Мясник. Мне, конечно, никто об этом не рассказывал. Аида упомянула об этом позже, вскользь. Ее старший брат убил его. И на этом все закончилось.
Или я так думала.
— Ты работаешь на Мясника, — говорю я, и мой голос срывается на писк.
Он стоит прямо передо мной, возвышаясь надо мной. Я почти чувствую жар, исходящий от его кожи. От него исходят волны ненависти, когда он смотрит на меня яростными глазами.
Этот человек ненавидит меня. Он ненавидит меня так, как меня никогда в жизни не ненавидели. Я думаю, он мог бы с радостью содрать плоть с моих костей своими ногтями.
— Его звали Таймон Зейджак, — выплевывает он, каждое слово отрезается как ножницами. — Он был моим отцом. И ты убила его.
Он имеет в виду, что моя семья убила его.
Но в нашем мире грехи семьи возлагаются на всех, кто имеет одну кровь.
Наконец я нахожу дверную ручку. Я пытаюсь повернуть ее у себя за спиной.
Но она застыла на месте, словно глыба твердого металла.
Я заперта вместе с этим зверем.
9.
Мико
Девушка в ужасе. Она дрожит так сильно, что у нее стучат зубы. Она дико мечется за спиной в поисках дверной ручки. Когда она наконец находит ее, то пытается открыть дверь, чтобы выбежать в сад. Но дверь заперта. Ей некуда бежать, если только она не хочет броситься через прочное стекло.
Я вижу, как пульс скачет в ее горле, под тонкой, нежной кожей. Я почти чувствую вкус адреналина в ее дыхании. Ее страх — как соль на блюде, он только делает этот момент еще вкуснее.
Я жду, что она начнет плакать. У этой девушки явно нет стержня. Она слабая, по-детски наивная. Избалованная принцесса американской королевской семьи. Она будет умолять меня не делать ей больно. И я сохраню каждую ее мольбу в своем сознании, чтобы передать ее семье, когда буду убивать их.
Вместо этого она делает глубокий вдох и расправляет плечи. Она закрывает глаза на мгновение, ее губы расходятся, когда она испускает долгий вздох. Затем эти большие зеленые глаза снова открываются и смотрят прямо мне в лицо, широко и испуганно, но решительно.
— Я не убивала твоего отца, — говорит она. — Но я знаю, как мыслят такие люди, как ты. С тобой невозможно рассуждать. Я не собираюсь трусить и умолять — тебе это, наверное, только понравится. Так что делай то, что должен.
Она поднимает подбородок, ее щеки розовеют.
Она думает, что она храбрая.
Она думает, что сможет остаться сильной, если я захочу ее пытать. Если бы я хотел сломать ей кости, одну за другой.
Я заставлял взрослых мужчин звать своих матерей.
Я могу только представить, что я мог бы заставить ее сделать, если бы у меня было достаточно времени.
Конечно, как только я поднимаю правую руку, она отшатывается, боясь удара по лицу.
Но у меня нет намерения бить ее. Пока нет.
Вместо этого я прижимаюсь кончиками пальцев к нежно-розовой щеке, слегка усыпанной веснушками. Мне требуется каждая унция самоконтроля, чтобы не впиться пальцами глубоко в ее плоть.
Я провожу большим пальцем по ее губам. Я чувствую, как они дрожат.
— Если бы все было так просто, моя маленькая балерина, — говорю я ей.
Ее глаза расширяются, дрожь пробегает по ее стройной фигуре. Ее пугает, что я так много о ней знаю. Я знаю, чем она занимается и что любит.
Эта девушка даже не представляет, как легко ее читать. Она так и не научилась возводить стены, чтобы защитить себя. Она так же уязвима, как клумба с тюльпанами. Я намерен топтаться по ее саду, вырывая цветы из земли один за другим.
— Я привел тебя сюда не для того, чтобы быстро убить, — говорю я ей. — Твои страдания будут долгими и медленными. Ты станешь лезвием, которым я буду резать твою семью снова, снова и снова. И только когда они будут слабыми, отчаявшимися и полными страданий, только тогда я позволю им умереть. И ты сможешь наблюдать за всем этим, маленькая балерина. Потому что это трагедия, и принцесса-лебедь погибнет только в последнем акте.
Слезы наполняют ее глаза, беззвучно скатываясь по щекам. Ее губы дрожат от отвращения.
Она смотрит на меня и видит чудовище из кошмара.
И она абсолютно права.