— Подожди, — говорю я Кларе. — Мы должны взглянуть на них.
Она приостанавливает поиски, и я открываю коробку с платьями и достаю их из тканевой упаковки.
Я не могу поверить, насколько тяжелы и замысловаты эти платья. Они выглядят сшитыми вручную, каждое из них — это сотни часов труда. Материалы не похожи ни на что, что можно найти в магазине в наше время.
— Мы должны примерить одно, — говорю я Кларе.
Она трогает юбку одного из платьев с бахромой. Я могу сказать, что она находит их такими же очаровательными, как и я, но она не нарушает правил. Платья находятся в этом доме, а значит, принадлежат Зверю.
Мне плевать, кому они принадлежат. Я надеваю одно.
Я достаю синее бархатное платье с длинными, парящими рукавами-бабочками. Глубокий V-образный вырез спереди спускается почти до талии, где находится украшенный драгоценными камнями пояс. Я надеваю его поверх боди, поражаясь тому, какое он тяжёлое. Я чувствую себя императрицей. Как будто у меня должна быть слуга, несущий мой шлейф.
Клара смотрит на платье, широко раскрыв глаза. Я вижу, что она тоже хочет примерять.
— Давай, — уговариваю я ее. — Нас никто не увидит.
Прикусив губу, она делает свой выбор. Она быстро снимает свою ужасную униформу горничной. Если и есть какое-то доказательство того, что Миколаш — чудовище, так это тот факт, что он заставляет ее носить эту ужасную вещь изо дня в день. В ней жарко и неудобно.
На самом деле у Клары прекрасная фигура. Она подтянутая и сильная, вероятно, от того, что постоянно моет весь этот чертов дом.
Она достает длинное черное платье с серебряными бусинами на лифе. Она влезает в него, и я застегиваю молнию сзади. Затем она поворачивается, чтобы я могла полюбоваться полным эффектом.
Это абсолютно великолепно. У платья почти прозрачный лиф, тонкая черная сетка с серебряными лунами и звездами, вышитыми на груди. Талию прикрывает длинный, свисающий серебряный пояс, похожий на то, что можно увидеть на средневековом платье. Со своими черными волосами и темными глазами Клара похожа на чародейку.
— Боже мой, — вздыхаю я. — Это так красиво.
Я подвожу Клару к пыльному старому зеркалу, прислоненному к стене. Я счищаю его руками, чтобы она могла ясно видеть свое отражение.
Клара смотрит на себя, как завороженная.
— Kto to jest? — тихо говорит она. Кто это?
— Это ты, — смеюсь я. — Ты выглядишь волшебно.
Мое платье красивое, но платье Клары как будто сшито для нее. Никогда еще одежда не сидела на ком-то так идеально. Как будто швея заглянула на сто лет в будущее, чтобы найти свою музу.
— Ты должна оставить его себе, — говорю я Кларе. — Возьми его с собой домой. Никто не знает, что оно находится здесь, наверху.
Я говорю это по-английски, но Клара понимает суть. Она дико трясет головой, пытаясь расстегнуть молнию.
— Nie, nie, — говорит она, дергая сзади. — Zdejmij to. — Сними его с меня.
Я помогаю ей расстегнуть молнию, пока она не порвала материал.
Она выходит из платья, быстро складывает его и убирает обратно в коробку.
— To nie dla mnie, — говорит она, качая головой. Это не для меня.
Я понимаю, что никакие мои слова ее не убедят.
Трагично думать о том, что это платье будет лежать здесь, на чердаке, и никто не сможет им пользоваться или любить его так, как полюбила Клара. Но я понимаю, что она никогда не сможет им наслаждаться, боясь, что Миколаш узнает. Куда бы она могла его надеть? Насколько я могу судить, все свое время она проводит здесь.
Мы кладем платья обратно в коробку, и Клара снова натягивает свою форму, еще более зудящую и горячую, чем когда-либо, по сравнению с этим великолепным платьем. Затем она перебирает еще дюжину коробок, пока наконец не находит то, что искала.
— Tam (пол. Вот оно)! — радостно говорит она.
Она вытаскивает коробку и сует ее мне в руки. Она тяжелая. Я пошатываюсь под ее тяжестью. Когда она открывает её, я вижу десятки тонких, длинных корешков в буйстве красок. Это коробка со старыми пластинками.
— Здесь есть проигрыватель? — спрашиваю я ее.
Она кивает.
— Na dół. — Внизу.
Пока я несу пластинки в старую комнату для рисования, Клара достает проигрыватель. Она устанавливает его в углу комнаты, балансируя на одном из маленьких торцевых столиков, которые я передвинула в угол. Проигрыватель такой же старый, как и пластинки, и еще более пыльный. Кларе приходится протирать его влажной тряпкой. Даже когда она подключает его, чтобы доказать, что пластинка все еще вращается, никто из нас не уверен, что он будет играть.
Я достаю одну из пластинок, вынимаю винил из защитной оболочки. Клара осторожно кладет ее на проигрыватель и устанавливает иглу на место. Раздается неприятный статический звук, а затем, к нашей радости и удивлению, она начинает играть «All I Have to Do Is Dream» группы Everly Brothers.
Мы обе начинаем смеяться, лица и руки грязные от пыли с чердака, но наши улыбки такие же воодушевленные, как всегда.
— Proszę bardzo. Muzyka, — говорит Клара. Вот пожалуйста. Музыка.
— Dziękuję Ci, Klara, — говорю я. Спасибо, Клара.
Она улыбается, пожимая худенькими плечами.
Когда она уходит, я рассматриваю винил в коробке. Большинство из них 50-х и 60-х годов — не то, под что я обычно танцую, но гораздо лучше, чем тишина.
Однако есть и несколько пластинок с классической музыкой, некоторые композиторы, о которых я никогда раньше не слышала. Я прослушала несколько пластинок, ища ту, которая соответствует моему настроению.
Обычно я предпочитаю веселую, жизнерадостную музыку. Мне неприятно это признавать, но Тейлор Свифт уже много лет является одной из моих любимых певиц.
В коробке нет ничего подобного. Многое из этого я вообще не узнаю.
Но одна обложка привлекла мое внимание: это одинокая белая роза на черном фоне. Имя композитора — Эгельсей.
Я меняю пластинку, устанавливая иглу на место.
Музыка не похожа ни на что из того, что я слышала раньше — западающяя в душу, противоречивая... и в то же время завораживающая. Она заставляет меня думать об этом старом особняке, скрипящем в ночи. О Кларе в ее колдовском платье, отражающейся в пыльном зеркале. И о девушке, сидящей за длинным столом, освещенным свечами, напротив Зверя.
Это напоминает мне о сказках — темных и страшных. Но и манящих. Полных приключений, опасностей и волшебства.
Мои любимые балеты всегда были основаны на сказках «Золушка», «Щелкунчик», «Спящая красавица», «Каменный цветок», «Лебединое озеро».
Мне всегда хотелось, чтобы поставили балет по моей самой любимой сказке — «Красавица и Чудовище».
Почему бы и нет?
Я могла бы это сделать.
Я поставила четыре танца для Джексона Райта.
Если бы я захотела, то могла бы поставить целое выступление, от начала до конца. Оно было бы мрачным и готическим, пугающим и прекрасным, как этот дом. Я могла бы взять весь свой страх и очарование и вылить его в танец. И это было бы чертовски красиво. Реальнее, чем все, что я делала раньше.
Джексон говорил, что моим работам не хватает эмоций. Возможно, он был прав. Что я чувствовала раньше?
Теперь я чувствую кое-что. И это разнообразные вещи. За две недели плена я испытала больше эмоций, чем за всю свою предыдущую жизнь.
Я увеличиваю громкость на проигрывателе и начинаю танцевать.
15.
Мико
Когда я возвращаюсь домой с кладбища, я ожидаю найти особняк тихим и темным.
Вместо этого, проходя через главный зал, я слышу отдаленные звуки музыки, играющей в восточном крыле.
У Нессы не должно быть музыки. У нее не может быть ни телефона, ни ноутбука, ни даже радио. И все же я слышу безошибочные звуки фортепиано и виолончели, смешанные вместе, и легкий стук ее босых ног по полу над головой.