Этой заменой не просто на другого ребенка, но на другого похищенного ребенка было достигнуто то, что все тщательные меры предосторожности, принятые Бернис, – усыновление ребенка, поездка на Восток, возвращение обратно – связали с похищением ребенка Голдберга, которое, по всей вероятности, не было похищением.
Все это привело к тому, что молодой сыщик Геллер здорово оплошал. Мне следовало пойти за этой сучкой в уборную и схватить ее вместе с ребенком. Но я был чертовски нерешителен – боялся своим вторжением шокировать чувствительных дам.
Короче говоря, я свалял дурака. Проклятие! От какого ужасного горя я бы спас себя, Линдберга, Хауптмана, весь мир, если бы у меня только хватило духу войти в этот чертов женский туалет.
И от таких пустяков зависит история, не говоря уже о моем душевном равновесии!
Но это было давно, и теперь я снова был в Чикаго, снова на Шеридан Роуд перед жилым домом, в котором я уже однажды встречался с Бернис Роджерс. Я был старше, мудрее, и Бернис Роджерс тоже, вероятно, была бы сейчас другой, если в была жива.
Уборщик здания жил в небольшой подвальной квартире со множеством труб, заставленной подержанной мебелью и заваленной грудами старых журналов и прочих никчемных вещей. На покрашенной стене висело несколько календарей с изображением красивых женщин, но все они были старыми. Этот парень явно был барахольщиком, что меня вполне устраивало.
– Конечно, я помню миссис Роджерс, – сказал он скрипучим голосом. Ему было меньше тридцати, но выглядел он на все сорок: сутулый туберкулезник с четырехдневной щетиной, в пропитанной потом серой майке и мешковатых синих брюках с подтяжками. У него были неровные и желтые, как моча, зубы, совсем не было подбородка, но глаза ясные и голубые, как летнее небо.
– У нее была отличная фигура, – сказал я и осклабился.
– Это точно! Но у нее были неприятности, – он сузил свои удивительно красивые глаза и наклонился, чтобы поговорить со мной по секрету; от него несло лекарствами. – В 32-м здесь наверху была перестрелка. Я слышал, она участвовала в похищении, но сумела выпутаться.
– После того случая она жила здесь?
– Недолго. С месяц, наверное. Потом совершенно неожиданно, ночью, никого не предупредив, она уехала. Забрала одежду, но оставила свою мебель. Ее квартира не была меблированной.
Я подумал, что часть той мебели сейчас находится в его квартире.
– Она оставила еще что-нибудь, кроме мебели? Какие-нибудь личные предметы, например, письма?
Он покашлял с минуту; я ждал. Потом он сказал:
– Нет, сэр. Но я помню, примерно через неделю после ее отъезда на ее имя пришло письмо. Она не оставила своего нового адреса. Иногда люди так по-' ступают, вы знаете. Уезжают и не оставляют адреса, по которому следует пересылать письма.
– А что вы делаете с их корреспонденцией? Возвращаете на почту?
Он покачал головой:
– Я держу их в коробке на тот случай, если они однажды приедут за ней.
– Я хотел бы взглянуть на это письмо.
– Мистер, не обижайтесь, но значок, который вы мне показали... Вы частный сыщик, не так ли?
– Верно. Вы хотите видеть другое удостоверение?
И я показал ему пяти долларовую купюру.
– Что ж, выглядит оно довольно убедительно, – проговорил он с алчной улыбкой, взял купюру и сунул ее в глубокий карман. – Подождите здесь.
Он открыл дверь, и я мельком увидел подвальную прачечную и корзины для каждой квартиры. Он оставил дверь открытой, но я его не видел, только слышал, что он копошится там, как крыса.
Вскоре он вернулся, демонстрируя свои желтые зубы. В одной руке он – словно церковный привратник тарелку для сбора пожертвований – держал коробку из-под сигар, в другой – вскрытый конверт, впрочем вскрытыми были и все остальные письма в коробке.
Я потянулся к письму.
Он отдернул его назад, с обиженным видом пождав губы.
– Мне нужно еще одно удостоверение. У меня могут быть неприятности, если домовладелец узнает об этом.
– Я уже дал вам пять баксов, приятель, – я вновь улыбнулся ему, но отнюдь не добродушной улыбкой. – И неприятности вам могу причинить я, а не домовладелец, если вы сейчас не дадите мне это письмо.
– Нет, – он покачал головой и кашлянул. – Я серьезно. Я очень рискую уже потому, что разговариваю с вами. Мистер Рикка очень строгий хозяин.
Я сразу остыл.
– Мистер Рикка? Так зовут вашего домовладельца?
– Это его дом, – сказал он, мрачно кивнув. – Я слышал, он связан с синдикатом.
Я тоже это слышал.
Я дал ему еще пять долларов.
Я посмотрел на письмо, только когда сел в машину. Мои руки дрожали, когда я вытащил из конверта единственный листок, – я не стесняюсь об этом говорить.
Письмо было от женщины по имени Мэдж. Фамилии не было, но на конверте был указан обратный адрес: М. Беллиенс, «Три Дуба», Мичиган, зона доставки почты в сельскую местность.
Кейси упоминал, что женщина по имени Беллиенс ухаживает за ребенком. Сукин сын, он сделал меня верующим. Я никак не мог унять дрожь в руках, но сумел прочитать письмо.
Дорогая Б.
Мальчик чувствует себя хорошо. Его простуда прошла. Они с Карлом очень подружились. Карл будет ему хорошим отцом. Слава Богу, эти морские прогулки и нервотрепка в прошлом. Мне сельская жизнь очень понравилась.
Спасибо, что интересуешься мальчиком. Его нельзя не любить. Теперь я понимаю, почему ты привязалась к нему так быстро.
Лучше всего разорви это письмо. И фотографию тоже. Я просто не могла не послать ее тебе.
Мэдж.
Я достал из конверта фотографию.
Кейси в какой-то мере снова оказался прав. Я нашел ребенка на Шартен-стрит. По крайней мере, его фотографию.
Это был очаровательный, уже научившийся ходить малыш в шортах, маечке и подтяжках; у него были светлые волнистые волосы и подбородок с ямочкой, и стоял он между держащими его за руки мужчиной с худым лицом в кепке и фартуке с нагрудником и пухлощекой женщиной в ситцевом домашнем платье; за ними был виден жилой дом. Мужчина и женщина улыбались, мальчик хмурился, а может быть, просто щурился от солнца.