Больше не слушаю, вопросов не задаю. И так голова пухнет, уши на плечах лежат, мозг из глаз лезет. Рот открыт на проветривание. Какая там работа? В любом случае не инженерная, потому мне не интересная. Хотя стирать с сестрами было весело.
На тарелках оказывается нечто, не ассоциирующееся с едой: кусочки нарубленного пластика, приправленные пылью с улиц. В животе урчит - я пропустила утренний прием пищи, называемый здесь завтраком. Смотрю на тарелку, но так и не нахожу сил попробовать эту штуку.
Видя мои страдания, женщины не лезут. При попытке Кари упрекнуть, Урд и Сиба одновременно наступают ей на ноги. Им это удобно, одна сестра села по левую руку от кудрявой, вторая - по правую.
Обед заканчивается. Я так голодной и остаюсь, а женщины, не зная усталости, вновь распределяют обязанности. Не хочу с Кари тусоваться! Скромненько прошу отослать меня с сестрами и получаю добро на чистку лошадей. Лошадями оказываются те самые большие и страшные твари, на которых меня похищали. Запоздало понимаю, как сильно боюсь лошадей, но отказаться уже не могу.
К тому же сестры вовсе не робеют перед гигантами. К самому большому и мохнатому бросаются на шею и повисают как на тросе. Гигант на них даже ухом не ведет. Вернее, только ухом он и дергает, еще фыркает как паровой агрегат.
— Это - Добряк, — объявляет Урд, не то обозначая характер, не то представляя по имени. Добряк в подтверждение сжевывает с ладони Сибы кусочек съестного и кивает. Его тяжёлое копыто, размером не меньше радиуса головы, начинает копать землю (или подстилку, я уже ни в чем не уверена).
Представление животинок продолжается:
— Вечор, — хлопает Урд по шее черной лошади размером меньше Добряка. — И Супостат, — на белого зверя в черную крошку альва просто указывает, не делая и шага в его сторону.
Белая зверюга агрессивно ударяет копытом, раздувает ноздри и резко выгибает шею, стараясь дотянуться до Урд зубами. Альва отдергивает руку, которой указывала на зверя, и непроизвольно отскакивает в сторону.
— Имя ему не по масти, а по злобности дали, — замечает Сиба, продолжающая гладить Добряка.
Последняя лошадь радует небольшим размером и шкурой цвета ржавчины, которую пытались скрыть термопастой для процессоров, и в некоторых местах это даже удалось.
— Каурка, — представляет ее Урд. — Кобылка скромная, послушная, вот ее и чисть.
Вручают щетку и подают пример. На вид не сложнее, чем сапоги почистить. Пытаюсь представить кобылу в виде сапога. Сапог поворачивается ко мне и смотрит неодобрительно, как на двоечника, мнущегося у дверей комиссии. Трясу головой и ушами, скидывая наваждение. Пробую, с каждым движением становясь все смелее, чувствую, как урчит моторчик животины. Процесс явно доставляет ей удовольствие. Увлекаюсь иду по кругу и вдруг меня отдергивают резко и грубо.
— Сзади не ходи! — хором орут сестры, испугавшиеся смелой попытки подойти к задним ногам лошади. — К коням сзади подходить смерти подобно. Они стукнут не от злости. Хорошо, если сил приложат не много, да нам и этого хватит.
Сглатываю, опасливо косясь на задние ноги кобылы, как на халатно висящие в людном месте провода. Понимаю одну деталь, сестры кажутся беззаботными, однако следят за мной со всей возможной внимательностью.
Напряженно заканчиваем чистку оставшихся четвероногих, оставляя на последок Супостата. Бешеная зверюга косится весьма недобро и опускает голову как кланяющийся даме кавалер. Первой засучивает рукава Сиба, берет в руки прямоугольный предмет и прыгает вперед со скоростью падения гайки. Раз! И морда коня уже в этой штуке.
Супостат побрыкался, потер мордой о битую коленку и оказался в нашем полном распоряжении.
— Зачем он вам такой бешеный? На свалку его, — провожу аналогию с автоматом, думаю, они поймут.
— Не наш он, — отвечает Урд, уловившая суть.
Сиба рассказывает печальную историю, которая укореняет во мне желание бежать как можно скорее:
— Невесту украли в прошлом году. Симпатичную да юную и влюбленную. Ей тот жених, на Увод жену заказавший, ни лицом, ни манерами не люб был. Из дома отцова на коне бежать пыталася, да так на Супостате ее к нам и привели. Уж и рыдала, и молила она, да что делать. Отец ее уже брак благословил. А ее любимый с горя утопился. Так и она… того. Погрустила да с камнем на шее в водицу студеную и ухнула. А конь только ее и любил. Никого кроме нее к себе не подпускал, так и не подпускает. Не губить же молодого коня за траур по потере невосполнимой.
Значит, животные тоже могут грустить. Мне тоже жаль ту девочку. Но как говорят на нашей сфере: «раз у мужика нет сертификата, то и детей». Хотя я слышала на курсах по половой пригодности об умельцах, способных достать из головы чип, блокирующий половую дисфункцию. Такой чип стоит у всех, не прошедших или отказавшихся проходить тест на пригодность.