Наша комната встречает тишиной и противоестественным порядком. От этого в ней неуютно. Вчера мы дурачились, утром тоже мало напоминали взрослых зреломыслящих альвов, а несколько минут назад нос к носу столкнулись с жестокой реальностью.
— Ты злишься, — первым нарушает напряженную тишину Агнар.
— За что? За инициативу твоих людей?
— И за это. Я знаю, на сфере Льесальта не принято такое обхождение с людьми, но здесь подобное – обычное дело. Ее не убили бы, но три удара плетью, и отсылка в дом позора – меньшее, к чему она должна была готовиться, когда помышляла причинить вред невесте конунга.
— Она и есть твоя невеста. Вернее, была до меня. — Стараюсь говорить равнодушно, но внутри растет горячая и обжигающая обида.
— Ага, а я типа в курсе махинаций этих стариков, — складывает на груди руки темный альв и быстро меняет тему, — В любом случаи, ты молодец. И себя показала и меня не опустила. Если честно, я начал переживать, что придется выбирать из не очень красивых вариантов.
— Каких таких «не очень красивых» вариантов?
Мужчина хмурится и первым покидает пост у двери, почти рухнув на двуспальную кровать.
— Ты должна понять: я - конунг, а это значит, я должен быть уважаем, узнаваем и прочее и прочее. Включая то, что не должен позволять супруге командовать собой.
— Иначе сочтут подкаблучником недостойным поста?
— Верно. Поэтому вначале я думал отрядить слуг, увести тебя в комнату. И уже после экзекуции нанять альве лекаря, сослать в дом позора или на торги невест. Пойми, она это заслужила. — Даже не смотря на меня, он точно угадывает мое настроение, потому пытается оправдаться. — Мог сам встать на защиту, но этого не поняли бы, и начались бы проблемы как с организацией, так и с безопасностью. Мог накричать на тебя, попытавшись «поставить на место» и надеется, что ты поймешь это театральное представление и не примешь его на свой счет. Мог бы... просто уйти. Оставить одной разбираться с толпой. Или не дать в нее попасть, удержав и не позволив увидеть творящееся на площади... Не удержал. И ты стояла, загораживая собой эту девушку, убежденная и гордая, будто готова была сама получить вместо нее, лишь бы не видеть такого обращения с недругом. И я не смог придумать выход из положения. — Покаянно заканчивает муж.
— Зато смогла я. — падаю рядом и поворачиваю голову, любуясь его красивым лицом полным покаяние. Моя рука окончательно зажила, и я провожу ею по его лицу, вызывая легкое недоумение. Женщины на этой сфере явно слишком зажаты в отношениях, раз даже такой жест вызывает столько удивления в его глазах. Или дело опять во мне.
— Она в порядке?
— Даже шрама не осталось.
Приподнявшись на локтях, Агнар ловит мою ладонь и впивается в нее ошарашенным взглядом, который постепенно переходит в восхищенный и снова ошарашенный.
— А мне казалось, лишь высокие эльфы умеют лечить, — наконец выдавливает он восхищённо.
Внимаю восхищенной трели мужского голоса, не слишком вникая в смысл слов. Выходило, будто светлые альвы во времена своего расцвета делились на высоких (по-иному высших) и просто светлых. В трактатах древности высоких альвов еще называли солнечными, в то время как темных альвов – лунными. Поэтично, но эти прозвища не прижились в нашем мире, как и сами высокие альвы. Однако, память об их великих достижениях и способностях хранилась до сих пор.
— Вымерли, значит, — не понимаю почему, но неожиданно становится очень грустно.
Я всегда знала о печальной судьбе своего вида и его постепенном вымирании, но даже не задумывалась о причинах. Просто мало живем, просто быстро умираем. Поэтому тратить драгоценное время на подобные размышления, считала глупым. А тут говорят о моей особенности. О том, что даже среди своих, я - нечто иное. О том, как сильны и удивительны были эти высокие альвы.
Вопрос напросился сам собой:
— Если они были так сильны, то почему вымерли?
Агнар запинается и надолго замолкает, вглядываясь в меня лиловыми глазами. Его губы обращаются прямой линией, так похожей на отполированную заготовку для инженерного шедевра. Линия дергается, сбрасывая наложенную мной иллюзию идеальной прямой, и рот приоткрывается в порыве нарушить молчание, затем вновь закрывается, будто слова рвутся наружу, но он их сдерживает.
— Прости, я не могу рассказать.
— Почему? — от возмущения перехватывает дыхание. — Если знаешь, зачем молчать?!
— Если узнаешь, это изменит твою жизнь. Ничто больше не будет как раньше. Тебе придется отказаться от всего, — тихо произносит мужчина и встает в пол-оборота, давая рассмотреть себя в профиль.