В Ваттенбюттеле автобус свернул на федеральную дорогу 214. Хотя в темноте трудно было рассмотреть местность, ему нравилось ехать вот так, через маленькие села, и представлять, как за освещенными окнами сидят дети, делают домашнее задание, смотрят телевизор, играют с друзьями или ужинают с родителями.
В Охофе он вышел из автобуса и тридцать пять минут ждал следующего, на котором доехал до Мюдена. Остаток пути он прошел пешком.
Здесь он ориентировался великолепно. Он избегал больших дорог и с уверенностью лунатика шел через лес и по узким тропинкам через болота. Зимой в это время пешеходов уже не было, как не было ни одной машины на опушке леса, где развлекалась бы парочка.
Не встретив ни одного человека, он через двадцать минут добрался до каменного карьера. Вагончик для рабочих, который он искал, стоял на том же месте. Сердце его забилось так, что даже в ушах загудело, когда он карманным ножом взломал дверь.
На столе стояли консервные банки из-под сардин, которые использовались в качестве пепельниц и были до краев набиты окурками, и множество пустых пивных бутылок. Теперь на двери висел постер с полуубнаженной красоткой, служивший мишенью для дартса и продырявленный главным образом на ее пышной груди.
На маленьком окне все еще висел обрывок гардины с оранжево-бежевыми полосами, тот же, что и три года назад, только краски за это время почти выцвели. Он улыбнулся, вспоминая, как задвинул эту гардину, когда Даниэль лежал перед ним, совершенно голый, с широко раскрытыми от страха глазами и мокрым от пота лбом. Он ни секунды не думал, что их могут обнаружить, нет, он просто не хотел, чтобы кто-то еще увидел этого нежного мальчика, который принадлежал ему, и только ему, и был предназначен только для него, во всей своей невинности.
Альфред сел на койку и легонько погладил покрывало.
Даниэль. Два дня и целую ночь он забавлялся с ним, пока не обессилел настолько, что уже не мог растягивать удовольствие. Это была маленькая вечность, самое интенсивное и прекрасное время, которое когда-либо было в его жизни, вот только для Даниэля оно было далеко не прекрасным. И сейчас, сейчас наконец он возвратился в то место, в которое в своих мечтах постоянно возвращался все эти три года, что наполняло его глубокой благодарностью. Здесь, в этом рабочем вагончике, в ближайшие дни он не хотел ничего иного, лишь предаваться воспоминаниям. Может, ему удастся еще раз все почувствовать и насладиться тем, что он снова и снова делал с Даниэлем и Беньямином. Так долго, пока смог услышать их мольбу и смилостивиться над ними. Он был милосерден и отпустил их на свободу, подарив смерть, пусть даже и потеряв их. Власть была у него, и он любил ее.
Дождь усиливался. В этот момент ему не хотелось быть одному, хотя воспоминания были чудесными и никто не мог отнять их. У него не было чрезмерных запросов: он считал себя скромным человеком и мечтал лишь о том, чтобы найти детей, которые дрожали бы в его объятиях и надеялись спастись, уйти от своей судьбы. И при этом их единственным предназначением было выполнять его желания.
Он понял, в чем заключался смысл его жизни. Он жил не для того, чтобы приносить счастье женщинам или копить богатство, а чтобы коллекционировать детей, эти игрушки Бога, которых только он мог спасти от разочарований жизни.
Воспоминания о Даниэле Долле становились все реальнее и реальнее, пока ему не показалось, что он и впрямь чувствует аромат кожи Даниэля, пахнущей солнцем и теплом. Ему представлялась пыльная сельская дорога и звенящая летняя жара. Альфред шел босиком по этой дороге, ощущал маленькие камешки под ногами и чувствовал возбуждение, словно острую, сладкую боль. У синего неба была тысяча глаз, и они благосклонно смотрели на него и Даниэля, который вытянулся перед ним на траве.
Желание обладать этим маленьким теплым телом было столь сильным, что у него закружилась голова. Он встал и уперся руками в стену вагончика, чтобы не упасть.
В то пасхальное утро три года назад он долго сидел перед Даниэлем и гладил мертвое тело, пока оно не стало холодным и бледным. Два или три часа. Сейчас он не мог уже сказать точно. Он даже перестал чувствовать запах пота, выступившего у мальчика от ужаса. Теперь Даниэль был лишь пустой оболочкой, его холодная плоть стала похожей на воск и неэластичной.
Альфред понял, что пора уходить. Он хотел сохранить Даниэля в памяти, как нежное дуновение ветра, а не как куклу с безжизненными глазами в темных глубоких глазницах. Широко раскрытый в агонии рот Даниэля был не в состоянии кричать, но он натолкнул Альфреда на идею, которую следовало реализовать. В рабочем вагончике рядом с прочими инструментами лежали щипцы. Он взял их и выдернул один из передних зубов. На удивление, это получилось легко и быстро. Теперь у него был маленький сувенир, который будет вечно напоминать о Даниэле. Об ангеле с нежным пушком на тонких ручках.