Она набросила на плечи пушистую коричневую шубу из искусственного меха, которая была далеко не элегантной, но в которой она еще ни разу не мерзла при любой погоде, и помчалась по лестнице вниз.
Он стоял перед дверью рядом с «шевроле» розового цвета. Передние крылья и молдинги были синими. Она не поверила своим глазам.
— Садись, — сказал он и ухмыльнулся.
Она обошла машину и села в нее, чувствуя себя в полной растерянности. Когда она захлопнула дверь, он уже трогался с места.
— Куда мы едем? — спросила она.
— К морю, — ответил он.
Он ехал быстро. Слишком быстро, но она ничего не сказала. Она смотрела на его руку, небрежно и расслабленно лежащую на руле, и ничего не боялась. Это была широкая и грубая, очень сильная рука, знакомая с тяжелой работой. Она совсем не подходила этому тонко чувствующему человеку, как показалось Карле, но она действовала на Карлу успокаивающе. Эта рука может все урегулировать, может устранить любую опасность. Она была очарована косточками его пальцев, которые легко двигались взад и вперед, словно молоточки внутри рояля, когда на нем играют тихую музыку. И ей больше всего на свете захотелось, чтобы эти пальцы прикоснулись к ней.
— Это мой последний день в этой машине, — сказал он.
— Почему? — спросила она.
— Она мне больше не подходит. Этап жизни, на котором я обязательно должен был ездить на такой машине, закончился.
— Менеджер на такой «тачке»… это как-то даже странно… — заметила Карла, и ей это даже показалось смешным.
— Да, — сказал он, искоса взглянув на нее.
— Да, — подтвердила она.
Дальше он вел машину молча. У нее было много времени, чтобы подумать о нем. Фраза «Это мой последний день в этой машине» не насторожила ее. Она даже не подумала о том, что он может направить машину на опору моста и прихватить ее с собой на тот свет. Она думала лишь о том, что уже давно не чувствовала себя так хорошо, не была настолько расслабленной и беззаботной. Все страхи и сомнения улетучились. Она чувствовала себя так, словно знала этого человека уже много лет, словно он целую вечность держал над ней свою оберегающую руку и нежно вел ее по миру, который был ей совершенно незнаком и который она без него никогда бы не узнала. Она хотела его. Хотела никуда не отпускать его, хотела незаметно быть рядом, везде и повсюду следовать за ним. Она поверила, что наконец-то нашла плечо, к которому можно прислониться, закрыть глаза — и пусть будет что будет.
— Ты хочешь есть? — спросил Альфред.
Карла отрицательно покачала головой. Ей не хотелось ни есть, ни пить, ей ничего не хотелось. И она ничего не боялась. Ей было ни холодно, ни жарко. Она просто сидела на бежевом кожаном сиденье в этой яркой машине, она просто была здесь. И была бесконечно довольна.
Альфред проехал через Гамбург-Айденштедт, где жила Карла, выехал на автобан А23 в направлении Хайде и помчался по федеральным дорогам 5 и 202 дальше до Сакт-Петер — Ординга. В половине десятого они остановили машину и в темноте пошли вдоль бесконечного побережья. Карла не могла понять, что это на нее нашло именно сейчас, сегодня вечером.
— Завтра в девять я должен быть снова в Гамбурге, — сказал Альфред. — Но у нас с тобой целая ночь.
То, что ей завтра в половине восьмого надо быть в детском саду, ему, наверное, даже не пришло в голову, и она тоже ничего не сказала. Но ее сердце забилось от волнения, и она почувствовала, как в висках запульсировала кровь.
— Тогда не надо было ехать так далеко. Гамбург рядом с морем…
— Я люблю это бесконечное побережье, — сказал Альфред так тихо, что ей пришлось напрячься, чтобы разобрать, что он говорит. — Здесь у меня такое чувство, будто я в другой стране, что я больше не в Германии. Мне нужно это время от времени.
Они гуляли еще часа полтора, почти не разговаривая. Потом вернулись к машине, сели в нее и смотрели на море. В туманной дали невозможно было понять, где кончается берег и начинается море.
У Альфреда была с собой бутылка простого красного вина, минеральная вода и соленые крекеры. А к ним большой кусок греческого сыра фета, как ей показалось, граммов этак на восемьсот. Они ели и пили молча, и Карла не решалась нарушить тишину ни единым словом. Все казалось слишком банальным. Она ожидала, что он вот-вот обнимет ее или хотя бы возьмет за руку, но он этого не делал.
И вдруг он начал рассказывать, что дома был младшим из пяти детей. Отец бросил мать незадолго до его рождения и уехал в Техас, где жил на огромной ферме. Пару лет назад его сестры, близнецы Лена и Луиза, переехали к отцу. В Америке они преподавали немецкий язык, да и вообще на ферме было много работы, вдобавок они хотели взять на себя заботу об отце, когда тот постареет. Его брат Генрих был преуспевающим гинекологом во Фрайбурге и специализировался на ранней диагностике рака, а брат Рольф — уважаемым архитектором, с недавних пор работавшим в Берлине, в министерстве строительства и жилищного хозяйства. С Рольфом у них сложились самые теплые отношения, и брат часто заезжал к Альфреду на пару дней. Они прекрасно понимали друг друга. Рольф был образованным человеком, ориентировался практически во всех областях и был младшему брату не только другом, но и советчиком.