— Аллора, — говорила Аллора.
Фиамма, ничего не понимая, качала головой, уже жалея о том, что забрала ее из приюта и вызволила из кровати с решетками.
Аллора, как и раньше, подметала улицу и площадь, приносила букеты в церковь и посадила цветы на безымянной могиле нонны. Она принесла из леса камень, который поставила на могиле. Она написала бы на нем «Миа нонна», но не умела писать.
Время от времени она мыла машину бургомистра и косила траву перед домом, пока Бернардо с важными людьми — землемером, геологом, архитектором и продавцом стройматериалов — распивал граппу. И мужчины смотрели на нее, как она босиком бегала за газонокосилкой, которая сама собой, словно подталкиваемая рукой призрака, ездила по лужайке и которой нужно было лишь управлять.
Бернардо сказал: «Мне кажется, что у нее намного больше талантов, чем можно подумать», и мужчины засмеялись, а Аллора подумала, что это очень любезно, что Бернардо говорит такое.
Были первые теплые дни, и наступило время цветения мака, который покрыл каждый луг, каждую оливковую рощу и каждую каменную террасу светящимися цветами, словно Моке нанес своей кистью море красных точек на холст.
Аллора каталась по слегка пологому лугу. Ей нравился влажный холодок травы, муравьи, ползающие по ее ногам и карабкающиеся по маленьким волоскам, словно на пути у них лежат стволы деревьев. Она гипнотизировала облака и мурлыкала себе под нос партизанскую песню, которую всегда напевала ее нонна. Это был совершенно тихий и мирный момент, когда вдруг белая собака-маремма, принадлежавшая пастуху, оскалив клыки, подскочила к Аллоре, бросилась на нее и вцепилась ей в руку.
Аллора издала такой душераздирающий вопль, что собака моментально выпустила ее руку из пасти и пустилась наутек так, словно встретила дьявола.
Бернардо нашел Аллору, когда она, белая как мел, стояла, прислонившись к оливковому дереву, и вылизывала место укуса. Это было уже слишком для бургомистра Сан Винченти, который до сих пор проявлял примерную стойкость, хотя каждую ночь ему снилась Аллора, спавшая в его доме всего лишь через несколько комнат, и который каждую ночь боролся с собой — решиться ли забраться к ней под одеяло. Он не решился. Ни единого раза, хотя все его друзья — землемер, геолог, архитектор и продавец стройматериалов — были твердо убеждены в противоположном. Но он много раз пробирался в ванную, в то время как Фиамма храпела, широко разинув рот, и наблюдал за своим лицом в зеркале, доставляя удовольствие самому себе и представляя, что Аллора наблюдает за ним.
Сейчас он уже больше не раздумывал, а просто прижался губами к ее измазанному кровью рту и целовал ее так долго и настойчиво, что Аллора забыла о ране и попыталась понять, что с ней происходит. Такого с ней еще не бывало. Ощущать чужой язык во рту было намного вкуснее, и это возбуждало сильнее, чем облизывание решетки, тарелок, столовых приборов или собственного отражения в зеркале. И она захрюкала от удовольствия, как хрюкала нонна, а Бернардо просто обезумел от желания. И ее ноги раздвинулись сами собой, она не могла и не хотела ничего с этим поделать, да что там — она даже не заметила этого. И все, что делал бургомистр, было так чудесно, это было такое неописуемое чувство, и она подумала, что лучшего, чем язык, описывающий круги в ее рту, не бывает. Ее тело зудело и становилось все горячее, словно августовское солнце проникло в каждую косточку, и небо упало на нее. У нее кружилась голова, и она больше не знала, где она. Ей казалось, что она летит, и она лишь смутно понимала, что то, что она чувствует, — это она сама, Аллора, которую она знала столько лет и все же не узнала. «Ага, значит, так умирают, — подумала она, — это так прекрасно!» И ей захотелось никогда больше не избавляться из этого дурмана. Но затем она взглянула на бургомистра, и ей стало его жалко. Его лицо было ярко-красным, он вспотел и стонал, и она подумала, что он умирает. Она хотела спросить, чем ему помочь, но затем ее словно накрыла волна, подняла и унесла на гребне наслаждения, и она снова закричала, словно на этот раз в ее плоть впился зубами сам Бернардо.
Бернардо лежал на ней очень тихо и едва дышал. Она плакала и молилась, чтобы он не умер. Бернардо сел, вытащил из кармана штанов огромный, тысячу раз использованный носовой платок и вытер потное лицо.
— Аллора, — сказала она.