Выбрать главу

Тогда-то полковник и укрылся с женой здесь, на винограднике, в старом каменном домишке.

Военная подвода доставила багаж — огромную деревянную кровать, тюфяки, несколько стульев, кухонный стол, одеяла. В доме, холодном, как погреб, была всего одна комната, выбеленная известью, со шкафами и нишами в стенах. Толстая дубовая дверь, источенная червями, запиравшаяся деревянным засовом и огромным замком, вела прямо в комнату. Дневной свет проникал сюда сквозь два окна со ставнями и железными перекладинами без стекол.

С грехом пополам супруги устроились на житье. В доме убийственная жара не так ощущалась. Обедали и ужинали на крытой галерее, в тени старого ореха, на который по ночам любил садиться филин.

Денщик выполол вокруг дома бурьян, скосил траву, а возле старого абрикосового дерева, каждый год приносившего обильный урожай, поставил скамью и сложил печку.

Одна бедная женщина из Варуши по имени Мариола каждое утро приходила стряпать, а в полдень, несмотря на жару, уходила домой.

В паническом страхе перед эпидемией полковник запрещал посторонним переступать порог своего жилища. Служанка готовила в саду. Прежде чем взяться за работу, она надевала старое платье полковницы, а свою одежду вешала на ветку айвы возле печки. Что касается денщика, то он безропотно ночевал под открытым небом.

Сам полковник, слезая с пролетки, привозившей его из города, поспешно снимал под деревьями свой летний белый китель, мыл руки карболкой, переодевался в платье, которое ему приносила жена, и уж потом входил в дом. Стакан кипяченой воды, в которой он разводил йод, завершал этот неизменный дезинфекционный обряд. И только тогда полковник, успокоенный тем, что микробы уже умерщвлены антисептическим действием этих медикаментов — единственных ему известных, — наконец садился обедать.

О винограднике, занимавшем полгектара, полковник не переставал заботиться даже в это тревожное время. Каждый вечер в сопровождении денщика он обходил свои владения.

Через несколько дней после их переселения одно из персиковых деревьев оказалось обобранным. Похититель незаметно проник ночью в сад. Полковник страшно разгневался. Эти деревца, приносившие крупные, вкусные плоды, были его гордостью. Чтобы уберечь их от засухи, денщик ежедневно ездил за водой на отбракованной артиллерийской кляче, навьюченной мехами, и поливал их. Персики алели издали, точно оранжевые птицы, рассевшиеся на ветвях редкостных деревьев.

Солдат получил строжайший приказ впредь ночевать в винограднике, чтобы поймать вора.

В эти тяжкие годы набеги на виноградники случались что ни день. Стаи голодных ребятишек и просто бедный люд набрасывались на виноград и на фрукты, не желая ничего знать ни о какой эпидемии. Бездомные собаки, которых хозяева прогнали из деревень, бродили по виноградникам, питаясь ягодами. Кроме того, из лагерей часто удирали пленные. Они крали плоды, одежду, садовый инструмент. Случалось, патрули пристреливали кого-нибудь из этих несчастных, и труп потом несколько дней оставался непогребенным.

Супруги зажили уединенно, никого не навещали, и их никто не навещал. Каждое утро пролетка отвозила полковника в город, а к обеду доставляла обратно. Утолив голод и поспав в холодке, он снова ехал на службу и возвращался к вечеру, когда жаркое солнце садилось за темные вязовые рощицы возле лагеря. Потом они с женой ужинали на галерее, играли в карты и говорили о войне.

Каждый день между тремя и пятью часами денщик отправлялся за водой. Ездить приходилось далеко, потому что местность была безводная, а засуха истощила все родники и колодцы по соседству. Тогда Элисавета (так звали жену полковника) оставалась одна.

В эти ленивые послеполуденные часы деревья отбрасывали короткие тени, с неба струился сухой, режущий глаза свет, и все замирало в тоскливом забытьи. Над пожелтевшими лозами порхали маленькие серые мухоловки, в безоблачной выси не пролетала ни одна птица, тяжелое безмолвие лежало вокруг, и только вдали, там, у города, где чернел силуэт вокзала, вдруг раздавался свисток паровоза, который, пуская тяжелые клубы черного дыма, волочил за собой длинный хвост вагонов, набитых солдатами, продовольствием и боеприпасами для фронта.

Элисавета проводила эти часы на галерее за чтением или шитьем. Уже не первой молодости, она была красива усталой, увядающей красотой уходящего лета. Ее большие глаза смотрели задумчиво, твердо, даже мрачно, и это придавало ее взгляду тот холодок, какой бывает в глазах бездетных, не удовлетворенных жизнью женщин.

— Я считал ее бессердечной, — говорил старый учитель, — достойной подругой такого человека, как полковник. Однако моя жена была иного мнения, и впоследствии я убедился в ее правоте.

В супружеской жизни она не была счастлива. Полковник был человеком суровым, его резкость, вспыльчивость заставляли ее чувствовать себя особенно одинокой и состарившейся прежде времени. Ей, должно быть, не довелось испытать и малой доли того любовного счастья, какое достается молодой девушке в наши дни. Ее замужняя жизнь пришлась на пору трех войн, которые страна вела на протяжении семи лет. В памяти сохранились лишь немногие счастливые дни перед Балканской войной, когда она была первой красавицей в городе и самой желанной дамой на балах, где тогда еще танцевали мазурку. В те времена наше офицерство подражало офицерству русской армии с его грубым тщеславием и бесшабашным мотовством. Когда полковник посватался к ней, она служила учительницей. В городе она пользовалась уважением, потому что была из хорошей, хотя и обедневшей семьи. Быть может, последнее обстоятельство и побудило ее выйти замуж за немолодого капитана, на пятнадцать лет старше ее. А может быть, решили дело аксельбанты, белый китель и глупые предрассудки, не позволявшие ей выйти замуж за человека не своего круга; в те годы офицерство представляло собой высший слой общества. Позже, когда она потеряла надежду иметь детей, ее охватило предчувствие, что отныне ей остается только доживать эту безрадостную жизнь, раз уж молодость растрачена понапрасну. Мировая война заставила ее окончательно примириться со своей участью. Элисавета была довольна, что муж не на фронте и что благодаря его положению у нее в доме есть все, чего так недостает другим.

В часы одиночества, а они бывали ежедневно, она особенно сильно ощущала то безысходное отчаяние и чувство неполноценности, которое терзает бездетных женщин в преддверии старости. Единственным развлечением служили ей книги, да еще новости, которые муж и Мариола приносили из города. Они утешали ее, как утешают несчастного человека несчастья ближнего. Новости были скверные: хлеба становилось все меньше, а эпидемия каждый день уносила новые жертвы, и среди них были люди, которых Элисавета знала.

2

В один из таких послеполуденных часов, когда тень орехового дерева траурным флагом лежала на сухой, растрескавшейся земле, Элисавета отдыхала на галерее. Полковник только что уехал, и в воздухе еще чувствовался кислый запах конского пота. Мариола, испросив позволение сесть на козлы, тоже уехала в город, а денщик отправился за водой.

Раскаленная земля излучала жар. Воздух дрожал, знойная дымка затянула небо. На старой черепице кровли грелись ящерицы. Заблудившийся сверчок верещал под стрехой, и этот меланхолический стрекот напоминал о приближении вечера.

Неожиданно Элисавета услышала, как звякнул спрятанный в пугале колокольчик. Это повторилось еще два раза. Ей уже раньше приходило в голову, что когда она остается одна, в сад могут забраться воры. Но она не была трусихой и не боялась — кто осмелится среди бела дня забраться на виноградник коменданта города? Однако, если такой смельчак сыскался, следует отчитать его, как она отчитала на прошлой неделе нескольких сорванцов. В тот раз она обратилась за помощью к старому учителю, их соседу, по отношению к которому полковник не проявлял неприязни. Сунув босые ноги в домашние туфли, Элисавета нехотя поднялась и медленно пошла к винограднику. Но там никого не было видно. Краснели персики, желтели выгоревшие на солнце листья винограда. Повсюду вокруг — тишина и покой.